Роберт Мак-Каммон - Жизнь мальчишки (Том 2)
На несколько секунд на другом конце линии воцарилось молчание; я прекрасно понимал, о чем думал мэр. Я был кандидат в дурдом номер один, это было ясно как день.
- Я хотел убить тебя? Но почему?
- Кори? - охнула мама. - Ты что, спятил?
- Простите меня, - сказал я мэру. - Мне просто.., полезла в голову всякая чушь, вот в чем дело. Но вы сказали, что я что-то такое узнал о вас, и все спрашивали, каким образом мне удалось это узнать и...
- Речь шла не обо мне, - ответил мэр. - А о твоем призе.
- О моем призе?
- Да, о твоей грамоте. Ты заработал третье место в конкурсе в номинации короткого рассказа. По этой самой причине я и попросил тебя заглянуть ко мне. Я не хотел, чтобы кто-нибудь из жюри рассказал тебе это раньше меня.
- Рассказал мне о чем?
- Дело в том, что я сам хотел показать это тебе. Я специально принес твою грамоту к себе в кабинет. Я как раз нес грамоту в кабинет, чтобы показать ее тебе, когда свет погас и ты словно с цепи сорвался. Видишь ли, дело в том, что гравировщик, который делал надпись, ошибся и написал твою фамилию через "е" не "Мэкинсон", а "Мекинсон". Я хотел поставить тебя в известность перед началом церемонии, чтобы ты не расстроился там, на сцене. Гравировщик обещал исправить твою грамоту, но сначала он должен сделать одну очень срочную работу, призы для победителей в соревновании по софтболу, и заняться твоей грамотой он сможет только через две недели. Ты меня понимаешь?
Вот так, еще одна горькая пилюля. Самая горькая из всех, что мне довелось отведать за прошлые годы.
- Да, сэр, - ответил я. Мне было не по себе, мое правое колено чертовски болело и, кажется, начинало распухать. - Я вас понимаю. - Ты.., принимаешь таблетки от нервов? - наконец спросил мэр.
- Нет, сэр.
Мэр тихо хмыкнул. Тебе не помешала бы валерьянка, вот что он хотел сказать мне.
- Извините, я вел себя как дурак, - сказал я. - Я не знаю, что на меня нашло.
Если он уже считает меня сумасшедшим, то что мэр скажет, когда увидит, что я сотворил с его шляпой. Я решил не признаваться, пускай мэр все увидит сам.
- Ну что ж, - проговорил мэр с тихим смешком, который, вероятно, должен был означать, что он находит и веселую сторону в случившемся. - За последнее время у меня это был самый интересный день, Кори.
- Да, сэр. Мэр, э-э-э... Своуп?
- Да?
- Я хочу сказать: не страшно, что в грамоте ошибка. Ничего, что мое имя написано не правильно, так даже интереснее. Не нужно отдавать грамоту исправлять гравировщику.
По-моему, не правильно подписанная грамота послужит мне отличным наказанием - каждый раз, когда я буду смотреть на нее, я буду вспоминать о том, как я бросил в мэра стулом и свалил его с ног.
- Нет, Кори, даже не думай об этом. Грамоту я обязательно исправлю.
- Знаете, мэр Своуп, сэр, мне почему-то хочется, чтобы грамота осталась такая, как сейчас, без исправлений, - сказал я мэру, постаравшись придать голосу всю уверенность, на которую только был способен. Вероятно, у меня это получилось, потому что мэр ответил:
- Ну хорошо. Кори, если ты настаиваешь, пусть так и будет.
Потом он сказал мне, что должен идти, потому что его ждет горячая ванна с эпсомовской солью, и что мы с ним увидимся на церемонии награждения победителей литературного конкурса. Повесив трубку, я оказался лицом к лицу с мамой, которая потребовала немедленных объяснений, почему это вдруг я вздумал, что мэр Своуп собирается меня убить. Я пустился в долгие пространные объяснения, во время которых в кухне появился пришедший с работы отец, - и в конце концов было решено, что я заслужил наказание за свою глупую выходку. Я был отправлен на час в мою комнату, куда я, собственно, и так собирался удалиться.
Оказавшись в своей комнате, я занялся изучением двух перышек на письменном столе. Оба зеленые, но совершенно разные. Одно ярче, другое потемнее. Одно большое, другое поменьше. Взяв со стола перышко, найденное на берегу озера Саксон, я положил его на ладонь и как следует рассмотрел через увеличительное стекло, все волоконца и края. Возможно, Шерлок Холмс мог бы составить по перу устный портрет преступника, но я в своих дедуктивных способностях стоял гораздо ниже даже его друга доктора Ватсона.
Мэр Своуп был тем самым человеком в зеленой шляпе, которого я видел во время наводнения. Его "нож" оказался специальным приспособлением для чистки курительной трубки. Что у него могло быть общего с неизвестным, которого я видел на опушке, или с утопленником со дна озера? Одно я знал точно: в лесу у озера Саксон не водятся птицы с изумрудно-зеленым оперением. Тогда откуда там могло взяться перо?
Я отложил перо из шляпы мэра, намереваясь вернуться к нему позже, хотя в глубине души знал, что этого никогда не случится, а перо с озера Саксон аккуратно убрал обратно в коробку с Белой совой, которую снова спрятал в один из семи волшебных ящиков.
В ту ночь мне вновь снились четыре молодые девушки-негритянки, одетые во все выходное, словно собрались в церковь. На мой взгляд, самой старшей из них было не больше тринадцати-четырнадцати, трем другим было около одиннадцати. На этот раз девочки стояли под зеленым, в густой листве, деревом, оживленно переговариваясь. Две держали под мышками Библии. О чем они говорили, я не разобрал. Внезапно одна из девочек рассмеялась, а за ней засмеялись ее подруги. Их смех журчал в моих ушах будто вода в ручье. Потом вдруг мир затмила вспышка такой невиданной силы, что мне пришлось бы зажмурить глаза, если бы они и так не были крепко закрыты. Оказалось, что я стою в эпицентре страшного смерча или урагана; раскаленный ветер кружит по сторонам от меня, срывая с меня одежду и выдирая волосы. Когда я снова смог видеть мир, я оглянулся и обнаружил, что девочки куда-то исчезли, а дерево лишилось всех своих листьев.
После этого я наконец проснулся. Мое лицо было покрыто потом, словно я и вправду получил огнедышащий поцелуй смертоносного урагана. На заднем дворе беспокойно лаял Рибель. Взглянув на светящийся циферблат своего будильника, я выяснил, что всего половина третьего ночи. Рибель все гавкал как заводной, его лай разбудил и переполошил других собак, сначала соседских, а потом и всех остальных в округе, и я решил, что раз уж все равно не сплю, то выйду и успокою Рибеля. Поднявшись с кровати, я случайно выглянул в окно и сразу же увидел, что в сарае горит свет.
Откуда-то доносилось едва слышное поскрипывание. Определив, что звук доносится из сарая, и пробравшись туда, я увидел своего отца: он сидел за верстаком в одной пижаме и что-то медленно писал на старом счете в свете рабочей лампы. Крепко держа ручку рукой, он то ли рисовал, то ли что-то писал на лежавшем перед ним клочке бумаги. Его ввалившиеся глаза лихорадочно горели; приглядевшись, я заметил, что на его лбу, так же как и на моем, блестит пот. Рибель перестал лаять. Теперь он жутко завыл.
