Тэд Уильямс - Самый счастливый мертвый мальчик
— Ты так много обо всем этом знаешь, — сказала мама. — Эта всеобщая сеть. Ты так хорошо ее изучил. И ты упорно трудишься, чтобы достичь чего-то… — Вивьен Феннис хотела было сказать что-то вроде «в твоем ужасном положении», но, конечно же, она была слишком давним другом Орландо, весьма сообразительна и очень добра, чтобы разрушить образ «мамы, гордящейся сыном», в котором сейчас находилась, — …достичь в твоей жизни в новом мире. Новая вселенная. В это так трудно поверить и почти невозможно постичь.
— У тебя теперь первоклассное научное образование, — подхватил Конрад. — Пускай оно не подтверждено дипломом. Жизненный опыт дорогого стоит, не так ли? Может быть, когда-то…
— Все это должно остаться втайне: я, Сеть Иноземья, все. Если хоть что-нибудь станет известно, начнутся суды и тяжбы по поводу того, кому принадлежит Сеть. Это будет стоить триллионы — повлечет за собой происки военных с целью создания сверхнового оружия, по крайней мере вероятность этого велика. Вы это знаете. — Орландо постарался на корню задушить отцовские фантазии, придушить их надо было обязательно: Конрада с регулярностью раз в несколько месяцев обуревали безнадежные дурацкие планы и один из них, видимо, воплотился в тело красно-коричневого робота. — Знаешь, скорее всего мне не придется больше жить в настоящем мире. Мне очень жаль. Я желал бы прожить здесь взрослую жизнь и осуществить все то, что вы хотели для меня.
Он перевел дух и обнаружил, что сердится, хотя не хотел этого. Ну почему все продолжают строить в отношении него смехотворные планы? Он более или менее ожидал этого от родителей, но то, что Сэм не до конца его понимает, все еще сильно задевало Орландо.
— Не беспокойтесь обо мне. Вы правильно сказали, Сеть — это новая вселенная и я один из тех, кто ее исследует. Я счастлив.
Счастлив или нет, он почувствовал, что не может дышать. Он вел себя как следует, был весел, когда прощался, даже позволил отцу и матери обнять тело робота, хотя это было странное и непривычное ощущение, вероятно даже для Конрада. Орландо было все труднее преодолевать скверное настроение. Кресло, в котором сидела его механическая, оболочка, едва не опрокинулось после того, как он перестал оживлять робота. Вырваться из этого ужаса, из этой скрипящей тюрьмы на свободу сети было подобно разрешению наконец снять с себя колючий, вызывающий чесотку свитер, подаренный к Рождеству, после того как тетушка, облагодетельствовавшая тебя этим даром, убирается, наконец, восвояси.
Ему надо было убить полчаса до встречи в Обществе Путешественников. Орландо задумчиво брел по улицам Лондона в мире П. Г. Вудхауса.[2]
До появления Дреда этот сим-мир представлял собой маленький сияющий мир неповзрослевшего веселья. Лондон, где беднота содержалась надлежащим образом, а беззаботные богачи были заняты весьма важными вещами, например, поедали вкусные завтраки и прятались от драконоподобных тетушек (которые могли появиться неизвестно откуда и испортить вышеупомянутый завтрак), не говоря уже о других невинных способах времяпрепровождения и развлечениях. Нынешний Лондон стал совсем другим местом. Являясь приверженцем какой-то социалистической чуши, которую едва ли мог вообразить самый параноидальный тори, Джон Дред сперва взбаламутил, а потом вооружил городской рабочий класс — слой в мире Вудхауса не слишком многочисленный, но и не вполне отсутствующий. Орда, состоящая в основном из садовников, дворецких, парикмахеров, посыльных, горничных и кэбменов взяла штурмом убежища верхушки общества, осаждая и атакуя богачей в их особняках, кенсингтонских квартирах и клубах. По слухам, распускаемым безумными анархистами, огню были преданы целые кварталы. Но слухи оказались не вполне слухами, и несколько факелов попало в руки знатоков своего дела, так что поджоги все-таки были. Произошли массовые убийства и публичное истребление классовых врагов — классовая принадлежность жертв зависела от того, на чьей стороне в данный момент находилась власть, — но благодаря беззаботно-доброжелательной природе Вудхаусовского мира даже злобное влияние Дреда быстро ослабело сразу после того, как закончилось его прямое присутствие. Все же, когда Селларс и Кунохара несколько недель спустя появились в этом мире, чтобы ликвидировать последствия интервенции Дреда, город был ввергнут в странное сумеречное состояние, этакую комбинацию разрушенного после бомбежек Лондона с неуправляемым беззаконием раннего елизаветинского возрождения и ощущал прикосновения странных теней, которые цеплялись за город в XIX веке во времена Джека Потрошителя.
Керзон-стрит в эти дни была заполнена лошадьми и фургонами, так как всего несколько машин уцелело во время Неприятности — имелось в виду уже упомянутое царство террора, — и Орландо приходилось смотреть под ноги, пока он двигался по направлению к Гайд-парку. Лагеря сквоттеров, которые появились здесь в первые несколько недель после переворота, стали более-менее постоянными поселениями и с наступлением прохладного вечера везде горели костры. Специально идти гулять в парк не стоило — голодные и замерзшие люди давно истребили местных белок и водоплавающих птиц из Серпентина и срубили на растопку большинство прекрасных старых деревьев. Благополучное население, кое полагало, что теперь, когда Неприятность закончилась, можно возобновить прогулки верхом по Роутен Роу, обнаружило, что, хотя лошадиное мясо могло прийти в парк на собственных копытах, покинуть его оно могло только находясь внутри чьего-нибудь желудка.
Однако, если кто-то и мог не обращать внимания на собственную безопасность, прогуливаясь в эти дни в Гайд-парке, то это был Орландо Гардинер — скромный системный полубог.
«И чего я так дергаюсь? Конрад и Вивьен хотят как лучше. Почему им так тяжело угодить? В конце концов я для них только ребенок, у которого ничего не сбудется обычным нормальным образом, как они надеялись, — ни выпускного вечера, ни девушки, ни женитьбы, ни внуков…» Но сколько бы он ни думал об этом, он не чувствовал ничего кроме ужаса и негодования из-за того, что ему придется таскать то дурацкое управляемое тело. Вместо того чтобы заставить Орландо ощутить себя более естественно и непринужденно, оно, напротив, увеличило дистанцию между его старой и новой жизнью, как будто реальный мир стал какой-то чужой планетой, ядовитой окружающей средой, куда он мог вступить лишь одетый в лязгающее тело робота. Тот факт, что реальный мир был для него именно таким, причем уже в течение трех лет, не имел значения, пока он только звонил своим родителям по телефону; он мог наполовину притворяться, что проводит год в Африке благодаря одному из благотворительных фондов, но теперь страсть Конрада к определенности собиралась нанести серьезный удар по самообладанию Орландо, с таким трудом восстановленному.
