Ким Робинсон - Слепой геометр
— Больно, состояние, я, ох, сложить конец, яркий, свет, пространство сложить, ох, о-о-ох…
Что ж, прямой вопрос — не всегда лучший путь к цели. Мэри выпила воды и, похоже, слегка успокоилась.
— Пожалуй, на сегодня хватит, — сказал Джереми. — Попробуем в другой раз. — Судя по тону, он не слишком удивился случившемуся.
— Конечно, — отозвался я. — Мэри, мы продолжим разговор, когда вы почувствуете себя лучше.
Язык прикосновений, сведенный к простому коду. С… О… СОС?
ОА. Джереми вывел женщину из моего кабинета, должно быть, кому-то передал — кому? — а затем вернулся.
— Так что с ней произошло? — спросил я раздраженно. — Почему она стала такой?
— Мы можем только догадываться, — проговорил он. — А случилось вот что. Она работала на базе «Циолковский-5», в горах на обратной стороне Луны. Астроном и специалист по космологии. Однажды (все, что я рассказываю, разумеется, должно остаться между нами) передачи с базы прекратились. Туда направили спасателей, которые обнаружили, что все ученые и обслуживающий персонал сгинули без следа. Лишь одна женщина, Мэри, бродила вокруг в состоянии, близком к ступору. Остальные исчезли, словно испарились.
— Гм-м… Какие предположения?
— Да почти никаких. По всей видимости, никого поблизости от базы не было и не могло быть, ну и так далее… Русские, у которых там работало десять человек, считают, что произошел первый контакт: мол, инопланетяне забрали всех, кроме Мэри, а ей каким-то образом изменили процесс мышления, чтобы она выступила в роли посредника, чего у нее, сами видите, не получилось. Энцефалограммы Мэри — нечто удивительное. Понимаю, это все звучит не слишком правдоподобно…
— Да уж.
— …однако подобная теория — единственная, которая хоть как-то объясняет то, что стряслось на базе. Мы пытаемся добиться от Мэри каких-либо сведений, но пока безуспешно. Она успокаивается, только когда принимается чертить.
— В следующий раз начнем с чертежей.
— Хорошо. Вы не пришли ни к какому выводу?
— Нет, — солгал я. — Когда вас ждать?
АО. Пускай я слеп, отсюда вовсе не следует, что меня легко одурачить.
Оставшись в одиночестве, я с раздражением стукнул кулаком по ладони. Они допустили ошибку. Очевидно, не подозревали, как много может открыть голос. Между тем тайная выразительность голоса способна поведать столько интересного! Язык не в состоянии передать подобное, необходима математика эмоций..;;В колледже для слепых, который я какое-то время посещал, часто оказывалось, что ученики невзлюбили нового учителя, потому что в его голосе звучали фальшивые нотки, слышались снисхождение, жалость или самолюбование, которые он, а также начальство, полагали глубоко спрятанными, если вообще догадывались об их существовании. Но ученики прекрасно улавливали мельчайшие оттенки: ведь голос настолько богат, куда, по-моему, богаче, чем мимика, и гораздо меньше поддается контролю! Вот почему мне не нравится большинство спектаклей — голоса актеров такие стилизованные, такие далекие от реальной жизни…
Похожее представление прошло только что и в моем кабинете.
В сочинении Оливье Мессиана «Visions de l'Amen» есть момент, когда один рояль играет мажорную прогрессию, весьма и весьма традиционную, а второй роняет высокие ноты, разрушая гармонию и словно крича: «Что-то не так! Что-то не так!»
Сидя за столом, я раскачивался из стороны в сторону, испытывая похожие чувства. Что-то было не так. Джереми и женщина, которую он привел, обманывали меня, что подтверждалось каждой их интонацией.
Придя в себя, я позвонил в приемную декана: оттуда зрячим был виден холл перед лифтом.
— Дельфина, Джереми уже ушел?
— Да, Карлос. Хотите, чтобы я его догнала? Нет. Просто мне понадобилась книга, которую он оставил в своем кабинете. Могу я получить запасной ключ?
— Конечно.
Я забрал у Дельфины ключ, вошел в кабинет Джереми, запер за собой дверь. Одно из крошечных устройств, которые передал мне Джеймс Голд, удобно разместилось под телефонной розеткой. Микрофон очутился под крышкой стола; его надежно прикрыл ящик. Теперь наружу. (Понимаете, я должен быть смелым, если хочу выжить. Смелым и осторожным. Но люди об этом не догадываются.)
Вернувшись к себе, я запер дверь на замок и принялся за поиски. Кабинет у меня большой: две кушетки, несколько высоких книжных шкафов, стол, картотечный шкафчик, кофейный столик… Когда на седьмом этаже Библиотеки Гельмана убирали перегородки (факультет расширялся), ко мне зашли Дельфина и Джордж Хемптон, который был в тот год деканом. Судя по их голосам, они изрядно нервничали.
— Карлос, вы не будете возражать против кабинета без окон?
Я засмеялся. Кабинеты всех профессоров располагались по внешнему периметру здания, и везде были окна.
— Понимаете, — прибавил Джордж, — поскольку окна все равно не открываются, свежим воздухом вам так или иначе дышать не придется. А если вы согласитесь на то, что мы предлагаем, у нас появится возможность сделать просторную столовую,
— Договорились. — Я не стал упоминать, что вижу солнечный свет и различаю тьму. Меня рассердило, что они не вспомнили об этом, не потрудились даже спросить. Вот почему я назвал свой кабинет «склепом» — большой, но без окон. В холлах окон тоже не было, так что приходилось работать без солнца, но я не жаловался.
Я опустился на четвереньки и продолжил казавшиеся безнадежными поиски. Однако мне повезло: один «жучок» обнаружился под кушеткой, второй — на телефоне. Значит, подслушивают. Я оставил микрофоны на месте и отправился домой..
Жил я под самой крышей здания на углу Двадцать первой улицы и улицы Н, в крохотной квартирке, которая, вероятно, также прослушивалась. Включил проигрыватель, поставил диск с «Телемузыкой» Штокхаузена и повернул рукоятку громкости почти до упора, надеясь, что те, кто меня подслушивает, либо ошалеют настолько, что совершат самоубийство, либо по крайней мере у них заболят головы. После чего по-прежнему злой, как черт, приготовил и съел сэндвич.
Я вообразил себя капитаном военного корабля, кем-то вроде Горацио Хорнблоуэра, и благодаря своей исключительной восприимчивости к ветру стал лучшим из нынешних мореходов. Требуется эвакуировать город, и все мои знакомые на борту полагаются на меня. Однако с подветренного борта подошли две вражеские посудины, началась перестрелка: грохот орудий, запах пороха и крови, вопли раненых, напоминающие крики чаек, — и все, кого я знал, погибли, разорванные на куски ядрами, проколотые гигантскими щепками, лишившиеся голов… Затем, когда вокруг на палубе остались только трупы, мой корабль получил последний бортовой залп; каждое ядро, казалось, искало только меня, словно я был точкой О на рисунке, 1. Мгновенная смерть…
