Алексей Гравицкий - Мама
– Достойно уважения. А вот теперь смотри, сейчас решение за моей головой. – В руках Анри появился пистолет. – Я могу решить, что твоей голове больше жить не придется. Ты бы на моем месте как бы решил, а, дядьк?
Слава поморщился, попытался подняться, но это ему не удалось и он снова прислонился к колесу джипа.
– Я б тебя, наверное, сразу грохнул, – честно признался он.
– Вот видишь, – Анри по-отечески ухмыльнулся. – Это потому, что ты беспредельщик. Тебе при анархии жить нельзя. А я не беспредельщик, дядька. Я не стану убивать, я накажу, но так, что ты осознаешь свою ошибку и больше таких ошибок совершать не станешь. За то, что я потерял из-за тебя свою прибыль, заберу твою тачку. А чтоб у тебя в памяти хорошенько отложилось, что воровать грешно, я отстрелю тебе пару конечностей, дядька. Согласен? Мне кажется, это будет справедливо.
Грохнул выстрел, дернулся пистолет в руке Анри. Правое плечо обожгло болью. Слава скрежетнул зубами.
– Не дергайся, дядька. Я стреляю хорошо, даже кость не задел. А мяско нарастет.
– Говнюк, – прохрипел Слава.
– Вот сразу и говнюк. Нет, дядька. Я строг, но справедлив.
Пистолет опустился чуть ниже и левее. Вячеслав устало опустил веки. Снова грохнуло. Но на этот раз в стороне. Взревел мотор.
Слава открыл глаза. Анри стоял рядом с опущенным пистолетом, на лице сутенера застыло недоумение. «Фольксваген» дернулся вдоль деревьев задним ходом, резко развернулся и выехал на дорогу.
Из джипов высыпались бритоголовые мужики, что приехали с Анри.
– Сучка, – с каким-то странным чувством, чуть ли не с гордостью выдавил сутенер. – Что стоите? По машинам и за ней.
На обочине возникла суета. Анри пропал из поля зрения. Совсем рядом хлопнула дверца. Слава с трудом отклонился от колеса и повалился на бок. Ломило все тело, боль рывками билась в простреленной руке. Двигаться не хотелось.
«Фольксваген» притормозил чуть в стороне. Из распахнувшейся дверцы на дорогу вывалилось тело. Машина снова набрала скорость, поднимая пыль. Джипы медленнее, чем хотелось бы сутенеру, разворачивались, выползали на дорогу. В рядок, один за другим поехали вперед. Первые два обогнули препятствие на дороге, умчались вперед. Третий остановился. Из него вылез один из бритоголовых, склонился над телом, потом резко поднялся, сел в машину и укатил.
Еще минута – и стих звук работающих моторов, и осела поднятая колесами пыль. Слава остался на дороге один.
14
Хозяин сидел в кресле и задумчиво курил трубку. Густой дым клубами зависал рядом, словно верный пес, затем начинал медленно разноситься по комнате. Растворяясь в воздухе, оседая, забиваясь во все щели. Только от этого дыма, да еще от горьковатого привкуса крепкого табака, он чувствовал умиротворение в последнее время. А умиротворение было необходимо, потому что с каждым днем все больше и больше он ощущал беспокойство. И если раньше оно проходило, когда начинал работать, когда видел цель, когда верил, что цель эта стоит любых жертв, то сейчас цель эта не казалось такой уж правильной. Резкие грани молодого отточенного ума стерлись. Вместе со старостью пришла неуверенность и, как следствие, ее тревога. Все, что делал раньше подверглось переосмыслению и все чаще казалось абсолютно ненужным.
В дверь постучали.
– Да.
– Можно, господин?
– Зайди, – разрешил хозяин.
В комнату вошел молодой араб. Единственный верный человек в этом мире. Не купленный и преданный на сто процентов.
– Сядь, Мамед.
– Ты опять в депрессии, хозяин? – Мамед говорил по-русски с сильным акцентом. Иногда вставлял в речь какие-то совершенно немыслимые обороты, но в его речи они звучали настолько к месту и столь органично, что любой собеседник вскоре переставал обращать на них внимание.
– Не думай о старости. Ты все еще лев, господин. Ты можешь перевернуть мир.
– Нет, Мамед, уже не могу. Я уже перевернул его однажды и теперь сомневаюсь, что поступил правильно. Те, кто был рядом отвернулись и не поняли. Те, кто мне верил, матерят и проклинают до сих пор. Нет никого, кто бы понял. И за столько времени, за все эти годы не нашлось ни одного человека, который бы пришел и спросил, зачем это было сделано. Они приспособились. Они не стали спрашивать, зачем так, почему не иначе. Они не хотят думать как нужно. Они по-прежнему звери. И я зверь. Самый лютый из всех, потому что сорвал их с цепи и кинул обратно в дикость.
– Зверь самый лютый жалости не чужд. Я чужд, так, значит, я не зверь, – продекламировал араб.
– Оставь Шекспира, Мамед. Я стар и еще помню, что такое классическая литература. И цитата не к месту.
– Как знать, господин, – улыбнулся одними глазами араб. Хозяин начал злиться, значит, выходит из депрессии.
15
Ожидание становилось невыносимым. Анри нервно барабанил пальцами по рулю, но время от этого не текло быстрее. Когда он готов был уже взорваться, вылезти из машины и топать до деревушки самостоятельно, из-за кустов выскочил Борик.
Анри распахнул дверцу, бритоголовый Борик быстро скользнул на соседнее сиденье. Верный и исполнительный, он имел отвратительную привычку – выжидать и делать многозначительные паузы. То ли весу себе прибавлял таким образом, то ли еще что. Анри эту манеру воспринимал как игру на собственных нервах, но за преданность и ответственность спускал Борику с рук эту слабость.
– Ну и? – не дождавшись отчета начал Анри.
– Деревушка от дороги довольно далеко, – тут же заговорил Борик. – Они там сами по себе живут. Ничего не видят, ничего не знают и знать не хотят.
– Но «фольксваген»-то они видели или нет? Хоть кто-то?
– А черт их разберет. Говорят, что не видали. Мол, и не смотрели даже: какое им дело, кто тут ездит. А на самом деле при таком подходе могли и видеть, да не сказать. Кто мы такие, чтобы они нам что-то рассказывали?
– Они под нами?
– Под нами – это под кем? – наиграно удивился Борик.
– Под нами – это под нашей крышей, под Григорянцем, – раздраженно ответил Анри.
– Нет. Они сами по себе.
– Странно.
– Хотите узнать мое мнение? – вопрос был чисто риторическим, но Борик замолк, ожидая ответа.
– Борик, не зависай, бога ради.
– Ничего странного, – невозмутимо продолжил бритоголовый. – Следующий городок баба ненормальная держит. Наши против нее не попрут, потому и деревеньку эту не трогают. А сама она тоже не лезет, ее здесь все устраивает.
– А эта твоя «сумасшедшая баба», она кто?
– Наши про нее немного знают. Григорянц копал, но толком ничего не накопал. Звать ее Юлей. Юлией Владимировной. Юрист по образованию. При президентской власти законы писала, кажется, в каком-то министерстве, но это не подтверждено. Повернутая наглухо. Строит правовое государство.
