Игорь Волознев - Дарт на войне
Ещё большую опасность, чем нечёткость визуального образа, представляет так называемый "человеческий фактор". На звездолётах, пересекающих субпространство, находится, как правило, не один человек, а целый экипаж, иногда достигающий сотен или тысяч человек. При входе в субпространство мысли каждого из них имеют значение, и если каждый будет думать или вспоминать что-то своё, то это означает неминуемую катастрофу — звездолёт исчезнет в субпространстве, не добравшись до места назначения. Вот почему через субпространство корабль проводит только кто-то один из экипажа — тот, кто постоянно держит в голове необходимый визуальный образ. Остальные члены команды, сколько бы их ни было, обязаны "закрыть" свои мысли, то есть ни о чём не думать, что достигается посредством введения самих себя в транс при помощи аутотренинга, либо посредством гипнотического устройства, похожего на обруч, наушники или шлем, которое перед входом в субпространство надевают на голову. Гипношлем напрочь отключает все мысли. С субпространством общается только "ведущий", или "лоцман" — чаще всего это человек с натренированной памятью, лучше других представляющий себе то место, где звездолёт должен вынырнуть из субпространства. От ведущего требуются соответствующие навык и сноровка, поскольку неизвестно, чего ожидать от субпространства при каждом конкретном переходе через него. Начать хотя бы с того, что решительно нельзя заранее сказать, сколько времени займёт переход, а значит, неизвестно, сколько времени "ведущему" придётся держать в уме объект. Корабельные нейтронные часы, с невероятной точностью отсчитывающие реальное межгалактическое время, покажут, что звездолёт пробыл в субпространстве тысячные доли секунды, и будут совершенно правы. Все последующие измерения подтвердят это. Но для "ведущего" эти тысячные доли могут растянуться на минуты, а иногда даже на часы. Течение времени в субпространстве непостижимо и не поддаётся никакому рациональному объяснению, но в этом-то и состоит главная опасность для звездолётчиков, пересекающих его.
"Ведущему" без хорошо тренированной памяти очень трудно долго удерживать в своём сознании визуальный образ места назначения. Как мы уже говорили, мысль устаёт, норовит расплыться, скакнуть в сторону, сфантазировать, поблекнуть. Всё это чревато тем, что звездолёт со всеми людьми навсегда останется в субпространстве. Образ места назначения необходимо цепко держать в голове, думать о нём, страстно желать его — как тому человеку, на которого падала сорвавшаяся кабина. Удерживать картинку целый час и больше (как это вполне может случиться в субпространстве) способен только очень опытный звездолётчик. Не случайно при подготовке к сверхдальним полётам одним из самых важных учебных курсов является курс тренировки памяти, способности как можно дольше удерживать в голове конкретный образ. Всякий астронавт, хоть раз бравший на себя роль "ведущего", знает, что память надо постоянно держать в готовности, тренировать её каждый день. Астронавт, который не тренировал свою память хотя бы пару месяцев, уже не допускается к роли "ведущего" — считается, что память его ненадёжна, то есть недостаточно крепка и при переводе корабля через субпространство может спровоцировать "сдвиг объекта". Соответственно, с чрезвычайной осмотрительностью допускаются к роли "ведущего" слишком молодые или слишком пожилые звездолётчики, поскольку их мозг, даже после тренировок, хуже поддаётся самоконтролю и внутренней дисциплине.
Броберодо же был не просто стар. По сути, он представлял собой очень древний мозг, закупоренный в автономную биокибернетическую камеру. Хотя он мыслил, мог видеть и общаться через сенсоры, трудно было поверить, что он отчётливо помнит события, происшедшие с ним тысячелетия назад. К тому же Броберодо уже много лет не участвовал в космических экспедициях, а значит, вряд ли всё это время тренировал свою память. Кто-то из офицеров пытался уверять, что у абалийцев память одна из самых крепких среди всех гуманоидных рас, населяющих Конфедерацию, но это было слабым утешением. Вручение Броберодо судьбы "Громовержца", и не только его, но и всей эскадры, насчитывающей свыше семисот судов, казалось со стороны командования авантюрой чистой воды. Но можно было понять и командование: эскадра шла в неизученные области Метагалактики, в такие районы, на которые не было ни снимков, ни более-менее чётких карт. А значит, приходилось рисковать. Тем не менее офицеры не роптали — они были людьми военными и понимали, что война есть война. На ней надо в любую минуту быть готовым к неожиданностям, в том числе и к самым худшим.
Надевая гипношлем, Дарт почему-то представил себе неуклюжую цилиндрическую тумбу, расположившуюся перед пультом в рулевом отсеке. И всю эту грозную эскадру, думал он, в которую вбухано столько человеческого труда, поведёт через субпространство одна дряхлая развалина!
Корабли на лету совершали манёвры, выстраиваясь в вереницу, когда нос одного корабля почти приклеивался к нижней части или хвосту другого. Скорость эскадры росла. Движение звезд в иллюминаторах превратилось в светящийся вихрь.
Дарт, со шлемом на голове, откинулся в кресле.
Гипнотизирующее излучение начинало действовать. Тело налилось тяжестью — это несмотря на то, что давление и гравитация на корабле оставались в норме. Мысли ещё какое-то время ворочались, потом исчезли. Глаза продолжали смотреть, но они лишь механически фиксировали зрительные образы, не воздействуя на мозг. Но вот и на них наплыла пелена — верный признак, что звездолёт достиг нужной скорости и приготовился войти в субпространство. Затем наступила темнота.
Дарту, когда он нёс патрульно-полицейскую службу в космосе, много раз приходилось быть в роли "ведущего". Экипаж погружался в гипносон, бодрствовал только он один, держа перед своим мысленным взором "объект". Каждый подобный переход через субпространство он воспринимал так, как будто это с ним происходило впервые. Субпространство неизменно оправдывало свою таинственную, лежащую за пределами человеческого понимания сущность. Дарта сначала окутывала темнота, а потом в ней возникала яркая вспышка, которая, разрастаясь, превращалась в светящееся пятно. Мимо Дарта проплывали какие-то полупрозрачные колеблющиеся световые пятна. Он готов был поклясться, что эти огни, проходившие сквозь стены, — живые существа, и не просто живые, а разумные. Держа в голове "объект", он не мог отвлекаться на них, и они как будто понимали это; они не настаивали на его внимании к себе, наоборот — своими невидимыми флюидами старались влить в него бодрость, морально поддержать, помочь сохранить перед мысленным взором "объект". От огней веяло теплом и участием. Не раз Дарту казалось, что один из огней — его отец, погибший в дальней космической экспедиции ещё когда Дарт был ребёнком. Он даже был уверен, что это его отец, и, не будь он сосредоточен на "объекте", он вступил бы с ним в телепатический контакт. В других светящихся фигурах он готов был признать своих друзей, погибших в космосе, и в нём росло понимание, что когда-нибудь и он уйдёт к ним — в субпространство, которое в те минуты представлялось самым желанным, самым прекрасным местом, которое только можно вообразить, таким прекрасным, что ему хотелось отвлечься от "объекта" и навсегда уйти туда. Но светящиеся фигуры, как будто зная об этом его желании, без слов просили его не делать этого — он пока нужен в мире людей, и комиссар продолжал упорно держать "объект" — до тех пор, пока снова на глаза не наплывала тёмная пелена. Звездолёт, преодолев головокружительное расстояние, оказывался в том месте, куда его вёл Дарт.
