Борис Лапин - Конгресс
Снилась деду Кузе разная чепуха, такая чепуха, что не приведи господь. Будто бы у них в Баклушах нынче днем должна открыться выездная сессия Академии наук, деду Кузе предстоит делать доклад, а еще гора литературы не прочитана, да и не припас он ничего, чтобы не ударить в грязь лицом и соответственно встретить корешков из ученой братии. И будто бы всю ночь готовил он этот самый доклад, а поутру хлопотал о встрече и заседал в оргкомитете, куда входили, кроме него, Афонька и, разумеется, кум Лексей.
Проснулся дед Кузя в полдень и сразу обнаружил, что спал почему-то не в сарайчике, а на диване в библиотеке Дома культуры. Рядом громоздилась изрядная стопка научных книг, поверх которой лежали его очки. Все могло быть, мог он сдуру и на службу примчаться с утра пораньше, и доклад для академиков готовить, мало ли что взбредет на ум трезвому человеку, - но откуда взялись очки?! Старик доподлинно знал, что оставил их в избе, у снохи на комоде, и вчера вечером, прежде чем выйти на минутку во двор, подумал еще: "Не забыть бы очки-то". Ломая голову над этим странным обстоятельством, дед Кузя поднялся с дивана и вдруг ощутил приятную тяжесть в карманах пиджака. А было это не что иное, как она самая - две непочатые бутылки. Мысли старика вовсе перепутались: да уж не нарушил ли он зарок, данный сельсовету и лично председателю Афоньке, и не пригрезились ли ему по пьянке приключения с чертями и конгрессом? Факты, которые держал он в руках, неопровержимо свидетельствовали в пользу этой гипотезы, и все-таки старику ничего такого крамольного не припоминалось.
Чтобы рассеять сомнения, поспешил он домой, потому как только герр Штюкк, один во всем мире, мог успокоить его. Но герра Штюкка в сарайчике не оказалось, зато блюдце с молоком и цепочка оставались на месте. Однако ни блюдце, ни цепочка сами по себе не могли служить сколько-нибудь убедительным доказательством проведения в Баклушах крупного международного конгресса. А следовательно, все это примерещилось ему опять же на почве алкоголизма.
Но, проверив свое самочувствие, дед Кузя не обнаружил ни головной боли, ни жажды, ни желания "подлечиться". Примета была верная, стало быть, зарок он не нарушил, а необъяснимые на первый взгляд происшествия объяснялись просто: нечистая сила в лице герра Штюкка сыграла с ним злую шутку, - так что впредь надо держать ухо повострее.
Придя к такому выводу, дед Кузя уже без сожаления прихватил обе поллитровки, перелез в огород к куму Лексею и подсунул их в огуречную грядку, с которой они, бывало, воровали огурчики на закуску и которую, он знал, кум Лексей непременно посетит в скором времени, - пусть же будет ему сюрприз.
Избавившись от соблазна, старик направился в избу и нашел там, у снохи на комоде, еще одно подтверждение своей правоты: очки, вторые очки, точно такие же, как в кармане.
Сомнений не оставалось - разве без помощи нечистой силы достанешь в наше время очки?!
На этом дед Кузя окончательно успокоился и взялся у себя в сараюшке за настрой удочек, причем вместо крючков, грузила и поплавков испытывал разного рода петли. Потом, осмотрев ременный ошейник, из которого герр Штюкк преспокойно вытащил свою рогатую голову, разрезал старую консервную банку, чтобы смастерить ошейничек похитрее. За этим занятием и застала его старуха.
- Чего опять тутока шебутишься, не пообедамши? - спросила она, принюхиваясь.
- Да вот, блесну делаю, - не сморгнув соврал дед Кузя. - Думаю завтра утречком на рыбалку пойтить. Хорош клев ожидается.
На этот раз герр Штюкк был привязан надежно и сбежать не мог. Но, памятуя о прошлых чертячьих проделках, дед Кузя изо всех сил старался не уснуть - и все-таки закемарил.
Проснулся он от щекотки в ухе. Спросонья показалось, будто в ухе у него заблудился клоп. Открыл глаза - возле подушки, пригорюнившись, сидел Лопотуша и сосредоточенно щекотал деда Кузю соломинкой. - Сгинь, нечисть! - прикрикнул на него старик. Но Лопотуша не сгинул, только поежился. У кровати, свернувшись клубочком, лежал мрачный герр Штюкк, не спал.
- Кузьма Никифорович, отпустите иностранца, - нервно скомкав соломинку, попросил Лопотуша преры-вающимся голосом.
- А ты кто такой будешь, чтобы мне указывать?
Собственно, вопрос был чисто риторический, но простодушный Лопотуша не понял этого.
- Да тутошний я, баклушинский. В домовых живу у Бахтеевых.
- Ну так и пошел отседова, - подвел итог дед Кузя, поворачиваясь на другой бок.
- Никак невозможно мне уйти, Кузьма Никифорович, - не унимался Лопотуша. - Вы только подумайте, герр Штюкк иностранец, личность, можно сказать, неприкосновенная, делегат конгресса, член исполкома, магистр ордена. Это же международный скандал, Кузьма Никифорович! Мы же гарантии дали, как мы теперь на ихнюю ноту отвечать будем? Опозорите вы на весь мир нашу деревню...
- Туда же еще, рассуждает о позоре! А ты скажи мне, сукин ты сын, кто это прошлой ночью почем здря поносил перед иностранцем нашу деревню?
- А кто в иностранную газету попал, когда свою законную старуху обозвал ведьмой? - нашелся Лопотуша.
- Ну и кто же? Кто?
- Да вы, Кузьма Никифорович, вы, кто же еще!
Дед Кузя потерял дар речи от неожиданности - так ярко вдруг предстала перед ним та давняя сцена, когда он поскандалил возле магазина со старухой, канючил у нее бутылку и нехорошо обозвал в присутствии какого-то ухмыляющегося иностранца в клетчатых штанах.
- Н-да, возможно, не помню, - пробормотал он смущенно. Но тут же, наткнувшись взглядом на угрюмо слушавшего разговор магистра ордена, сказал строго: - А Герштюка не отпущу, для дела нужен, значица. Все, проваливай, любезный, аудиенция окончена.
Но Лопотуша не собирался проваливать.
- Ну зачем вам, Кузьма Никифорович, заграничный черт? Одна морока с ним. Он и обычаев-то наших не знает, ничего по дому делать не сможет, зачем вам такая обуза? Возьмите меня взамен, до конца дней верой и правдой служить буду - и вам, и вашим детям, и вашим внукам.
- У меня, поди, свой домовой есть? - неуверенно намекнул старик. Вы же там толковали, на своем конгрессе, что в каждом доме...
- Был, Кузьма Никифорович. Был, да копыта откинул ваш домовой. Царствие ему небесное, уж три года как преставился кум Суседушко, отравили вы его своими испарениями. Отмучился, сердешный.
- А ты вот напрашиваешься, не боишься отравиться?
- Да уж не сладко у вас жить, Кузьма Никифорович, совсем не сладко. Видите, на какие жертвы иду заради предотвращения международного конфликта. Отпустите иностранца, достаток и благодать обеспечу в вашем доме.
- Оно конечно, - раздумчиво произнес дед Кузя, скребя ногтем щетину на подбородке, - не худо бы порядок навести, полная разруха образовалась в избе через мою постоянную занятость. Но тут дело государственной важности. Даже всемирной. А потому, приятель, приношу свое личное благополучие в жертву общественному долгу и Герштюка не отдам.
