Джон Варли - Фея
Хорошо еще, что Визжач угораздило рухнуть у самого края, ибо и на таком расстоянии ударная волна прикончила шестьдесят процентов верных ортодоксов. Новости о составе астероида разнеслись стремительно. За одну ночь Ковен из самой что ни на есть заурядной вымирающей секты превратился в религию, способную сравниться богатствами с католиками, мормонами и сайентологами.
Это также привлекло к группе нежелательное внимание. Не только австралийская пустошь стала теперь казаться неподходящим местом для поиска пристанища, достаточно удаленного от общества, — даже пустыня стала теперь чересчур легко достижимой.
К тому времени шел уже 2030-й год, и случилось так, что теперь у секты оказалось идеальное место для желанного пристанища.
Известно, что когда два тела вращаются вокруг общего центра гравитации, как, к примеру, система Луна — Земля, то создаются пять точек гравитационной стабильности. Две из них располагаются на орбите меньшего тела, но в шестидесяти градусах друг от друга. Одна находится между двумя телами; еще одна — на дальней стороне меньшего тела. Именуются они точками Ла-Гранжа и нумеруются от Л1 до Л5.
Л4 и Л5 уже содержали колонии, а другие только застраивались. Лучшим выбором представлялась Л2. Оттуда Земля оказалась бы полностью скрыта Луной.
Там и построили Ковен. Представлял он собой цилиндр семи километров в длину и в два километра радиусом. Искусственная гравитация обеспечивалась вращением; ночь — простым закрытием окон.
Но дни изоляции к тому времени как раз и закончились. Ковен стал одной из первых негосударственных групп, массовым порядком перебравшихся в космос. Первой — но не последней. Вскоре технология космической колонизации была улучшена, удешевлена, превратилась в обыденность. Строительные компании принялись выпускать такие колонии пошустрее, чем Генри Форд свою «модель-Т». По размерам колонии варьировались от умеренно гигантских до настоящих Бробдингнегов.
Подобное соседство начало напоминать Левиттаун, а главное — соседи были весьма странные. Едва ли не каждая мало-мальски экстремистская клика, банда сепаратистов или другое бредовое сообщество могло теперь позволить себе обзавестись домом в лагранжианах. Л2, к примеру, приобрела известность как Саргассова точка среди пилотов, которые тщательно ее избегали; а те, кому все же случалось через нее пролететь, именовали ее Игральным автоматом — причем без тени улыбки.
Некоторые из групп не желали отягощать себя обслуживанием и питанием сложного оборудования. Такие рассчитывали существовать в чисто пасторальном запустении внутри того, что, по сути, представляло собой большую и пустую консервную банку. Строители часто бывали счастливы оказать придуркам подобную услугу, понимая, что, если смонтировать грязной сволочи все это дорогостоящее оборудование, оно все равно будет варварски загублено. Каждые несколько лет одна из таких колоний раскалывалась и запускала своих обитателей поплавать в открытом космосе. Еще чаще происходило какое-нибудь нарушение экологии, и тогда люди отдавали концы от голода или удушья. При этом всегда находились желающие занять одну из оставшихся бандур, простерилизовать ее вакуумом и продать по сходной цене. На Земле всегда хватало отчужденных и разочарованных. ООН готова была от них избавиться и лишних вопросов не задавала. То было время спекуляции — внезапных возвышений и грязных приемчиков. От сделок, что заключались в те дни, пришел бы в ужас даже флоридский торговец недвижимостью.
Саргассова точка инкубировала в себе культуры, которые скорее напоминали раковые опухоли, чем человеческие сообщества. Самые репрессивные режимы за всю историю человечества зарождались и гибли в лагранжианах.
Но Ковен был не из таких. Хотя на Л2 его обитатели жили всего пятьдесят лет, их вполне можно было считать старожилами. И, подобно всем первым поселенцам, их поражали качества аборигенов. Все прежнее было напрочь забыто. Возраст, благосостояние и окружение вначале разрыхлили сообщество, а затем сплотили в жизнеспособную группу с удивительной долей личной свободы. Либерализм тайком заполз в их умы. Группы реформаторов сменили прежних сторонников жесткой линии. Ритуал вновь отошел на задний план, и женщины обратились к тому, что, пусть даже сами они того не знали, составляло изначальную этику их группы — к лесбийскому сепаратизму. Термин «лесбийский», впрочем, уже не имел своего прежнего строгого значения. Для множества женщин на Земле лесбиянство сделалось откликом на те несправедливости, что они терпели от мужского пола. В космосе же, в изоляции, оно сделалось естественным порядком вещей, неоспоримой основой всей реальности. Мужчины вскоре стали смутно припоминаемой абстракцией, страшилками для детишек — причем страшилками не особенно занимательными.
Девственное размножение так и осталось мечтой. Чтобы зачать, женщинам требовалось импортировать сперму. Евгеника была весьма проста и незатейлива: зародышей мужского пола определяли в матке на ранней стадии и уничтожали. Но со спермой, как и со всем остальным, лозунгом по-прежнему было «caveat emptor».
ГЛАВА IV
Маленькая великанша
Робин легко кралась на цыпочках по кривому коридору. Гравитация в ступице маскировала усталость, которую Робин уже чувствовала в спине и плечах. Но, даже совсем измотанная, она бы этого не показала — как не показала бы и той жестокой хандры, что всегда преследовала ее после того, как она стояла на страже.
Одета она была в старомодный скафандр с водяным охлаждением, а шлем с засунутыми туда перчатками и ботинками тащила под мышкой. Скафандр был совсем растрескавшийся и залатанный, весь металл на нем побурел. На инструментальном ремне висел автоматический кольт 45-го калибра, а также резной деревянный фетиш, украшенный перьями и птичьей лапкой. Босоногая, с длинными бордовыми ногтями на руках и ногах, светлыми растрепанными волосами, с заляпанными пурпуром губами, да еще с болтающимися из проколотых мочек и ноздрей колокольцами, Робин вполне могла бы сойти за величайшее достижение исчезающей варварской технологии. Вид, впрочем, бывает обманчив.
Правая рука Робин вдруг затряслась. Девушка остановилась и посмотрела на свою руку, не меняя выражения лица, изумрудный Глаз, вытатуированный в самом центре ее лба, принялся источать пот. Ненависть вскипела в ней, будто старый приятель. Эта рука была не ее, не могла быть ее, ибо это означало слабость — тоже ее, а не что-то, прокравшееся извне. Глаза Робин сузились.
— Прекрати, — прошептала она, — или отрежу.
Девушка говорила совершенно серьезно и, чтобы это подтвердить, даже указала ногтем большого пальца на обрубок мизинца. Самым сложным, что удивительно, оказалось отчаянно дергающейся рукой довести нож до нужного места.
