Михаил Харитонов - Рубидий
На фоне всеобщего упадка и разложения заведующий отделом Универсальных Превращений казался последней крепостью, не спустившей флага. Киврин стал американцем. Кристобаль Хунта предался махинациям. Амперян и прочие занимались кто чем. Даже высокосознателный комсомолец Почкин, и тот всё больше времени посвящал кооперативу "Вымпел Плюс", занимающемся перепродажей персональных компьютеров фирмы IBM.
Но Жиан Жиакомо не поступился принципами. Он исправно появлялся на рабочем месте минута в минуту, привычным жестом бросал шубу гному и проходил сквозь стену к себе в отдел. Занимался он исключительно научной работой по утверждённой теме: трансфигурацией тяжёлых элементов. От сотрудников он требовал того же, что привело к массовому оттоку таковых. Сейчас у Жиакомо из более-менее значимых фигур остался только Корнеев, который всё ещё надеялся защититься.
В воздухе раздался какой-то тихий звук. Привалов повернулся и увидел маленького зелёного попугайчика, сидящего на шкафу с распечатками.
— Др-рамба! Р-рубидий! Кр-ратер Р-ричи! — сообщил попугайчик. — Сахар-рок? — просительно сказал он, склоняя голову набок.
Привалов вздохнул. Открыл дверцу шкафа и достал коробку. Когда-то она была коробкой с сахаром, а теперь, пожалуй — из-под сахара. На дне лежало несколько некондиционных кусочков.
— На, жри, — сказал он, давая попугаю самый маленький.
— Пр-римитив, — довольно сказал попугай, устраиваясь на столе с добычей. — Тр-рудяга.
— И то верно, — вяло согласился Привалов. Общаться с попугаем не хотелось.
Попугай это, видимо, почувствовал.
— Др-рамба игнор-рирует ур-ран, — попробовал он заинтриговать собеседника.
— Да ну тебя, Фотончик, с твоими драмбами, — сказал Привалов, думая, не занять ли корнеевское кресло. Его останавливало только то, что Корнеев мог материализоваться в нём в любой момент. Последствия могли быть самые неприятные.
— Дыр-ра вр-ремени, — попробовал попугай снова.
— Если у тебя есть дыра, заткни её, — отозвался Саша.
Фотончик появился в Институте в шестьдесят третьем. Был он родом из двадцать первого века, а возник как побочный продукт экспериментов одного из директоров НИИ ЧАВО, Януса Полуэктовича Невструева. Тот стремился покорить время, в чём и преуспел: где-то в отдалённом будущем он построил машину времени и отправил самого себя в прошлое. Это и породило двух директоров сразу. Причины своего поступка он не объяснял. После семьдесят пятого года у него и спрашивать перестали, поскольку именно тогда он опубликовал свой главный научный результат — обобщённую теорему причинности.
Как известно, из общих законов причинности следовало, что информация и материальные предметы как её носители не могут переноситься против вектора времени. Невструев доказал, что это всё-таки возможно — но только в том случае, если перенесённая информация не имеет для прошлого никакой практической ценности. То есть: в прошлое нельзя было закинуть сложный научный прибор, учебник по физике, или хотя бы слиток золота. Но можно было забросить туда коровью лепёшку, графоманское сочинение на эротическую тему. Или вот, скажем, попугая.
Одно время Фотончик возбуждал любопытство, потому что сыпал напропалую интересными словечками — "дыра времени", "уран", "атмосфера горит" и тэ пэ. Все думали, что он участвовал по меньшей мере в звёздной экспедиции. В конце концов У-Янус, страдальчески морщась, объяснил ближайшим сотрудникам, что попугай предназначался к участию в съёмках детского фильма "Большое космическое путешествие", для чего и был научен всяким космическим выражениям — чтобы самого себя озвучивать настоящим попугайским голосом. Идея была дурацкой, но принадлежала самому Сергею Михалкову, спорить с которым никто не стал. Птицу взяли из уголка Дурова, а космонавтский лексикон в неё магически вбил лично Янус Полуэктович, по ходатайству академика Келдыша. Увы, в первый же день съёмок попугай нагадил Михалкову на французский пиджак, после чего ни о каких птицах в кадре не могло идти и речи. Невструев пожалел Фотончика и оставил себе.
Сотрудники осознали, что попугай — не космический волк, а неудавшийся артист, и интерес к нему пропал. Более того, птицу — которая имела привычку мешать работе и оставляла следы жизнедеятельности — начали гонять. Только Привалов относился к Фотончику по-доброму и подкармливал сахарком.
— Кор-рнеев гр-руб, — снова попытался привлечь к себе внимание попугай.
Привалов не ответил. Он думал, не пойти ли ему в город, в избушку Наины Киевны. Старая ведьма открыла у себя в Изнакурноже кооперативную обжираловку с мухоморным пивом, сваренном по старинному рецепту. Пиво било по шарам со страшной силой, но у Привалова было как раз подходящее настроение. Останавливал его только неизбежный домашний скандал.
В воздухе раздался свист и откуда-то сверху в пустое кресло рухнул Витька. Вид у него был жалкий. Судя по всему, шеф применил пропесочивающее заклятье, — а может и вздрючной вольт. В любом случае завидовать тут было нечему.
Витька то ли прочёл его мысли, то ли что-то почувствовал.
— Пропесочили меня, — сказал он. — Ты это... извини, Сань. Я мудак. Меня по мозгам спиртягой долбануло. А я с устатку и не евши...
Отходчивый Привалов кивнул. Потом, подумав, сотворил дубля, и тот повторил путь к сейфу.
— Ладно, — сказал Саша, немножечко гордясь своим великодушием. — Давай ещё по одной.
— Ну вот это дело, — тут же воспрял Витька. — А то сразу хуё-моё, три пизды в рот...
День сегодня точно был особенный. Привалову снова пришла в голову простая мысль.
— Витька, — сказал он. — А почему ты материшься, только когда со мной разговариваешь? Эдику Амперяну ты ни разу матом ничего не сказал.
— Так это ж Эдик, — сказал Корнеев. — Он сам вежливый. И обидеться может. Поднасрать, в смысле.
— А я, значит, не могу? — Привалов почувствовал, что снова начинает заводиться.
— Ну теперь вижу, можешь, — Витька замахал руками. — Если палку перегнуть. Я правда не хотел, — снова сказал он. — Ну а так... ты же человек хороший, верно? А Эдик сука та ещё.
— Ну почему сразу сука? — не понял Привалов. — Мне он, например, ничего плохого не делал.
— Это ты так думаешь, — Витька скверно ухмыльнулся. — Ладно, чего уж теперь-то... Извини, что об этом, но все же знают. Помнишь, как у тебя каждый вторник "Алдан" ломался? Именно во вторник? И ты оставался его чинить?
— Было дело, — вспомнил Привалов. — Причём каждый раз что-то новое. Я уж думал, проклятье какое-то случайно поймал. Саваоф Баалович лично разбирался. Нет, говорит, никакого проклятья. Там контакты у куба памяти отходили. Китежградский завод, чего ж ты хочешь.
