Евгений Сыч - Ангел гибели
Потом пришел Митя, механик с автотранспортного предприятия. Веселый. Тридцать один ему. Этот тоже вечером. Кофе пили втроем, теща дома была. По телевизору шел хоккей, только показывало плохо. Телевизор все барахлил с того самого дня.
— Ничего, — сказал Митя, — починим. Показывать будет, как миленький. А не починим — другой купим. Мне без хоккея нельзя.
Телевизор сдали в ремонт. За ним из ателье машину прислали, сказали — услуга такая. Мастер посмотрел, сказал, как Митя:
— Ничего, починим, не таких чинили. У нас работать будет, как миленький.
И когда выдавал обратно, тоже сказал:
— Будет работать. А не будет — мы теперь за него отвечаем. Ремонт с гарантией. В случае чего — только позвоните. Запишите номер. Хотя вряд ли понадобится.
Телевизоры в ателье стояли рядами на столах, показывали все удивительно хорошо. Удивительно одинаково. Точка в точку.
А вот дома — нет, дома он так не показывал. То есть, работал в общем-то, но очень тускло, даже если яркость до отказа докрутить. Но звонить обратно в ателье, гарантией пользоваться было все же неудобно. Показывает ведь. И решили телевизор купить новый, цветной, а этот сдать. Если старый сдашь, новый на тридцать рублей дешевле обходится.
И купили.
Когда гору старых телевизоров давили на свалке трактором, хромой, с детскими глазами сторож поинтересовался:
— А что же их на завод не отправят? На запчасти?
— Какие запчасти! — отозвался тракторист зло и презрительно. Дело это ему не нравилось, и он старался поскорее и поаккуратней с ним развязаться. — Какие запчасти! Теперь таких не выпускают вовсе.
— А если продать кому? — еще раз не удержался сторож.
— Нельзя. Матценности. Списаны. Пускай новые берут — полно в магазине, — туманно объяснил тракторист.
И сторож ушел, потому что сказал две фразы — свою дневную норму.
Телевизоры под гусеницами громко стреляли вакуумом, взрывались пустотой. Больше им взрываться было нечем.
Завтра
Громко затрещало радио под потолком зала ожидания и сказало механическим голосом:
«Рейс 314 откладывается поздним прибытием космолета. Рейс откладывается до ноля часов тридцати минут среднеевропейского времени».
Потом радио известие повторило.
Борис выслушал повторное сообщение с тем же вниманием, что и первое, но никакой актуальной информации при повторе не уловил. «Ясно», — обреченно сказал он вслух и пошел сдавать багаж в камеру хранения. «Ералаш у них в космофлоте», — думал он про себя, потому что был человеком воспитанным и вслух думать такое в общественном месте себе бы не позволил. «Сколько лет летают и все никак порядка навести не могут. Что у них там, колею дождями размыло или овса не хватило, овес, опять же, нынче дорог… Что он, затерялся, космолет, громадная машина, вырвался из цепких лап локаторов, улетел зимовать за моря, в теплые страны?» — думал он это риторически. До ноля часов времени еще оставалось много, приходилось идти в ресторан.
Вокзальные рестораны — хорошее место, чтобы пережидать. Время в них не то, чтобы остановилось совсем, но течет медленно, так медленно, что течение его практически незаметно. Сто лет для вокзального ресторана — пустяк. Разобьется век вдребезги о толстое стекло ресторанных окон — и только окна станут пошире.
У дверей ресторана клубилась небольшая, но активная очередь. Борис занял в ней место с охотой и удовлетворением, потому что стоять с целью — это совсем не то, что просто так стоять или слоняться по помещению. Ждать легче.
В ресторане Борис съел какую-то жареную рыбу, запивая ее томатным соком. Томатный сок, конечно, к мясу больше подходит, но по случаю рыбного дня мясо в меню места не имело. Потом подумал и съел овощной салатик и еще порцию рыбы — не потому, что так уж любил рыбу или есть хотел, но надо было чем-то заниматься. Потом он не знал уже, чего бы еще съесть, да и есть совсем уже не хотелось, но радио выручило его: «Регистрация билетов и оформление багажа на рейсы 314 и 762 производятся у секции номер восемь». Борис сходил в камеру хранения, получил назад свои чемодан и портфель, получил их много быстрее, чем сдавал, потому что получающие пропускались без очереди — для удобства космофлота и скорейшей разгрузки хранилищ. Зарегистрировал билет. Чемодан сдал в багаж, а портфель — ручную кладь — оставил при себе. В портфеле у него лежали командировочные бумаги, книжка на случай долгого безделья и бутылка кубинского рома — на всякий случай. Спиртное на Луне числилось в дефиците, а мало ли зачем может понадобиться бутылка хорошего черного рома?
У выхода на взлетное поле пассажиров досматривали. «Только в целях вашей безопасности», — приговаривала девица, ловко потроша борисов портфель. Борис на это поежился, но сказать ничего не сказал, чувствуя себя несколько виноватым из-за рома. «Им виднее», — подумал он привычно и отошел в сторону перекурить, пока можно. А девица уже спорила с каким-то пассажиром. Было в этом пассажире что-то неуловимо моряцкое, и был у него магнитофон. С этим магнитофоном он и пришел на посадку и в космолет собирался садиться. Девица ему в этом препятствовала, приводила какие-то ведомственные резоны, и парень, хоть с ней не согласился, поражение свое, видно, признал, в знак чего широко размахнулся и кинул магнитофон на бетон поля. Потом обернулся к девице и сказал: «А теперь давайте я вас обыщу!» — и руку протянул в знак готовности, добавив убедительно: «Для вашего же блага!» Девица вызвала милиционера, и парня оштрафовали на пятерку. «За замусоривание взлетного поля». Пятерку парень отдал, как другие берут — с радостью и благодушием.
Остальные пассажиры прошли без инцидентов. Только мальчик лет пяти с автоматом вызвал на контроле заминку: с одной стороны, автомат железный, с другой — игрушечный, а с третьей — больно на настоящий похож. Пацан стоял, прижав автомат к груди, и разоружаться не желал. Позвали какого-то старшего на контроле, и тот автомат пропустил под свою ответственность.
Потом пассажиров подвезли к кораблю. Сел Борис хорошо, у иллюминатора. Поскольку космофлот совместил два рейса: тот, который шел по расписанию, и тот, который из-за опоздания задержали, пассажиры рассаживались не на места, указанные в билетах, а кто — как, где удобнее. Борису всегда было удобнее, если сидел он в глубине, чтобы никто не перелезал, не просил подать, передать или еще о каких услугах, а сам он соседей, как правило, не беспокоил. Еще в кассе агентства, взяв в руки новенький, хрусткий билет, он долго прикидывал — у окна его место, в середине или с краю. На земле всегда кажется, что номера в билетах обладают магической силой — они символизируют права, в которые пассажир отныне вступает, пусть не на долгий период, на один рейс, но права, тем не менее, гарантированные, четкие, как прописи. Но лишь только пассажир покидал землю и входил в салон космолета, писаные на земле права и гарантии оказывались не такими уж надежными. Достаточно было стюардессе сказать: «На любые места!» — и все, тут уж как повезет, никогда не угадаешь, хотя в первый миг чувствуешь себя свободным. Ведь права — это еще и обязанности. Номер в билете дает право на обозначенное этим номером кресло, но он же не разрешает садиться в другое, нравится тебе в твоем или нет. А тут — возможность выбора: туда? Или сюда? Все равны, решает удача.
