Станислав Родионов - Искатель. 2009. Выпуск №07
— Капитан, ты гукаешь?
— Я так не умею.
Возможно, проблему с гуканием они бы обсудили, но звонок в дверь отвлек. Палладьев, бывший рядом, открыл и чуть было не захлопнул…
На пороге стоял «белый человек». Тот, который приставал на улице… Тот, которому Палладьев засунул в рот волосяную бороду… Выследил и явился…
От неадекватности ситуации капитан и сам сделался неадекватным. Он схватил парня за куртку и швырнул на косяк.
— Отпустите! — крикнула Люба, повисая на руке оперативника.
Капитан сделал шаг назад растерянно:
— Кто он?
— Это мой муж…
Ситуация из неадекватной сделалась бессмысленной. Если муж, то к чему прятать беременность и ребенка? Рябинин спросил угрюмо:
— Люба, шутишь?
Она молча протянула уже заготовленный документ — свидетельство о браке. Следователь показал его оперативнику, изрекая сурово:
— Люба, тогда какого черта?
«Какого черта» ответить она не успела, поскольку заплакал ребенок. Любавина к нему подошла. Капитан увязался за ней, ну и Рябинин пошел глянуть на того, из-за кого они потеряли столько времени. Рябинин поправил очки…
Ребенок болтал темными ручками и ножками.
— Негритенок, — с некоторым сомнением вымолвил капитан.
— Скорее, эфиопчик, — поправил Рябинин.
— Но ты же «белый человек»? — спросил капитан мужа, вспомнив и стычку.
— А я жену кормил шоколадом, — огрызнулся муж.
Незваные гости переглянулись — им тут делать было нечего.
Все стало на свои места, как в отлаженном механизме. Спросить, от кого родила? Теперь это не имело значения. Почему от темнокожего? Об этом не спрашивают. Спросить, почему скрывает ребенка? Не у каждой девушки хватит смелости явиться в общежитие с «зазорным младенцем», негритенком…
В машине капитан вздохнул:
— А убийство младенца из бачка пока не раскрыто. Мы только время потеряли.
— Я не потерял, — возразил Рябинин.
— Сергей Георгиевич, не уловил…
— Я увидел истинную любовь.
— Да, она влюбилась.
— Игорь, я не о ней, а о нем, о белом человеке.
Сергей Нагаев
ГАЛС
Галс — движение судна относительно ветра или отрезок пути, который проходит парусное судно от одного поворота до другого при лавировке.
Еще пять минут назад этот великолепный серебристый летний пиджак, и розовая сорочка, и атласный галстук — в тон сорочке, розоватый и с косыми полосками глубоко розового цвета, — все излучало респектабельность. Обладатель костюма неспешно орудовал вилкой и ножом, приканчивая салат из авокадо.
Да, сначала все было красиво, как в глянцевом журнале.
И прилично.
Официант со стаканом красного сока на подносе торжественно и вместе с тем достаточно быстро плыл через зал ресторана.
Оформление заведения вызывало ощущение, что вы попали внутрь огромного круглого сыра. Стены были светло-желтые, бугристые. Они плавно, без углов, переходили в желтый потолок, испещренный глубокими как бы промоинами, которые испускали мягкий свет вниз, на немногочисленную состоятельную публику. Вся обслуга, что сновала туда-сюда, хлопотала, окружая гостей вниманием, была одета так же, как и тот официант, что нес на подносе сок, — в униформу мышиной окраски, — и действовала как он — очень живо, не создавая, впрочем, при этом суеты.
Звучала приятная негромкая мелодия, нечто из классики джаза — как раз то, что может устроить клиентов дорогого ресторана. Официант с соком продефилировал в конец зала, к двоим посетителям (на одном из них и был тот самый безупречный летний костюм), и учтиво поставил стакан на столик. Спросив: «Еще что-нибудь?» и не получив ответа, он отошел к расположенному в нескольких шагах округлому окну бара, положил книжечку с отрывными счетами на стойку, придвинул к себе калькулятор и погрузился в подсчеты.
Официант некоторое время не оглядывался на покинутый стол, а зря — мог бы не пропустить скандального зрелища.
— Вы хотели томатный сок, — тихо сказал своему визави мужчина в костюме, — пейте. Пейте, Николай Алексеевич, и давайте уже заканчивать разговор. У меня прямой вопрос: я могу считать, что завербовал вас?
В ответ — молчание.
— У меня, честно говоря, осталось мало времени, — продолжал первый размеренным тоном никуда не спешащего человека. — Если вы сейчас не готовы ответить, вот моя визитка, позвоните позже. Обычно мы даем на размышления не больше трех дней. Сегодня двадцать третье июля. Николай Алексеевич, вы здесь? Вы слушаете? Значит — двадцать третье июля две тысячи девятого года. Сосредоточьтесь, прошу вас. Итак, ноль девятый год. Кстати, если не знаете, этот год объявлен в Москве Годом равных возможностей, ха-ха. Прошлый — Год семьи — был не вашим годом, прямо скажем: в прошлом году вы как раз развелись. Но сейчас наступило время, которое вы можете сделать вашим. Мы предоставляем вам такую уникальную возможность. Через три дня, двадцать шестого июля, или нет — это будет воскресенье, значит, в понедельник, двадцать седьмого, позвоните по этому телефону, вас соединят со мной, и просто скажите мне «да». Мы еще раз встретимся, обсудим детали. Уверен, вы будете сотрудничать с нашей организацией. Но имейте в виду, чем больше вы тянете с ответом, тем хуже для вас — тем менее выгодные условия вы получите.
В ответ — снова молчание. Правда, на сей раз собеседник серебряного пиджака взял перечницу и хорошенько поперчил принесенный официантом томатный сок.
— Николай Алексеевич, так и будем в молчанку играть? Скажите хоть что-нибудь. Вы согласны работать на нас или хотите немного подумать?
И вдруг, когда после паузы первый с пренебрежением и скукой в голосе произнес: «Ну, и каков ваш ответ?» и когда выверенным, благородным движением отправил в рот последний кусочек авокадо и с чувством собственного достоинства задвигал нижней челюстью, — вот тут над столом внезапно мелькнул поток, некая темная струя, и великолепный костюм оказался безнадежно испорченным. Густо-красные пятна, огромные, мерзкие, обезобразили и пиджак, и сорочку, и атласный галстук.
Владелец костюма, бросив вилку и нож, отпрянул, схватился за салфетку пунцового цвета, что лежала у тарелки, суетливо попытался оттереть пятна, но затем возвратил ее на место.
О, сколько выразил этот медленный жест! И досаду по поводу невозможности вернуть одежде прежний вид, и стыд человека, который и представить себя не мог в такой непотребной ситуации, но все же попал в нее, однако главным образом рука выдала уязвленное самолюбие и желание поквитаться.
