Олдос Хаксли - Обезьяна и сущность
Романтические фантазии! Я повернулся к м-с Коултон.
- Жаль, что я его не знал, - проговорил я.
- Он вам понравился бы, - убежденно ответила она. - Мистер Тэллис нам всем нравился. Я хочу вам кое-что сказать, продолжала она. - Всякий раз, когда я езжу в Ланкастер, в дамский бридж-клуб, я захожу на кладбище навестить его.
- И я уверен, что это ему противно, - добавил гном.
- Но, Элмер! - протестующе воскликнули его жена.
- Да я же слышал, как мистер Тэллис сам говорил об этом, - не сдавался мистер Коултон. - И не раз. "Если я умру здесь, - говорил он, - то пусть меня схоронят в пустыне".
- То же самое он написал в сценарии, который прислал на студию, подтвердил я.
- Правда? - В голосе м-с Коултон послышалось явное недоверие.
- Да, он даже описал могилу, в какой хотел бы лежать. Одинокую могилу под юккой.
- Я мог бы ему объяснить, что это незаконно, - вставил гном. - С тех пор как владельцы похоронных контор протащили в Сакраменто свое предложение. Я знаю случай, когда человека пришлось выкопать через двадцать лет после того, как его похоронили за теми холмами. - Он махнул рукой в сторону ижевских ящеровидных крыс. - Чтобы все уладить, племяннику пришлось выложить триста долларов.
При этом воспоминании гном хихикнул.
- А вот я не хочу, чтобы меня хоронили в пустыне, - категорично заявила его жена.
- Почему?
- Слишком одиноко, - ответила она. - Просто ужасно.
Пока я раздумывал, о чем говорить дальше, по лестнице с пеленкой в руке спустилась бледная юная мать. На секунду остановившись, она заглянула в кухню.
- Послушай-ка, Рози, - проговорила она низким сердитым голосом, теперь тебе неплохо бы для разнообразия поработать.
С этими словами она отвернулась и направилась в прихожую, где через открытую дверь виднелись все удобства ванной комнаты.
- Опять у него понос, - проходя мимо бабки, с горечью констатировала она.
Раскрасневшаяся, с горящими глазами, будущая леди Гамильтон вышла из кухни. За нею в дверном проеме показался будущий Гамильтон, который изо всех сил пытался представить себе, как он станет лордом Нельсоном.
- Бабуля, мистер Бриггз считает, что сможет устроить мне кинопробу, сообщила девушка.
Вот идиот! Я встал.
- Нам пора, Боб, - сказал я, понимая, что уже слишком поздно.
Через приоткрытую дверь из ванной доносилось хлюпанье стираемых в тазу пеленок.
- Слушай, - шепнул я Бобу, когда мы проходили мимо.
- Что слушать? - удивился он.
Я пожал плечами. У них есть уши, а не слышат.
Таким образом, в тот раз мы ближе всего подобрались к Тэллису во плоти. В том, что написано ниже, читатель найдет отражение его мыслей. Я публикую текст "Обезьяны и сущности" таким, каким он ко мне попал, без каких бы то ни было переделок и комментариев.
II
Сценарий
Титры; в конце - под аккомпанемент труб и хора ликующих ангелов имя ПРОДЮСЕРА.
Музыка меняется; и если бы Дебюсси был жив, он сделал бы ее невероятно утонченной, аристократичной, начисто лишив вагнеровской похотливости и развязности, равно как штраусовской вульгарности. Дело в том, что на экране - предрассветный час, причем снятый не на "Техниколоре", а на кое-чем получше. Кажется, ночь замешкалась во мраке почти гладкого моря, однако по краям неба прозрачно-бледная зелень - чем ближе к зениту, тем голубее. На востоке еще видна утренняя звезда.
Рассказчик
Невыразимая красота, непостижимый покой...
Но, увы, на нашем экране
Этот символ символов,
Наверное, будет похож
На иллюстрацию миссис Имярек
К стихотворению Эллы
Уилер Уилкокс.
Из всего высокого, что есть в природе,
Искусство слишком часто производит
Только смешное.
Но нужно идти на риск,
Потому что вам, сидящим в зале,
Как угодно, любою ценой,
Ценою стишков Уилкокс или еще похуже,
Как-то нужно напомнить,
Вас нужно заставить вспомнить,
Вас нужно умолить, чтобы вы захотели
Понять, что есть что.
По мере того как Рассказчик говорит, символ символов вечности постепенно исчезает, и на экране появляется переполненный зал роскошного кинотеатра. Свет становится ярче, и мы вдруг видим, что зрители - это хорошо одетые бабуины обоих полов и всех возрастов, от детей до впавших в детство.
Рассказчик
Но человек
Гордец с недолгой и непрочной властью
Не знает и того, в чем убежден.
Безлика его сущность перед небом,
Она так корчит рожи обезьяньи,
Что ангелы рыдают.
Новый кадр: обезьяны внимательно смотрят на экран. На фоне декораций, какие способны выдумать только Семирамида или "Метро-Голдвин-Майер", мы видим полногрудую молодую бабуинку в перламутровом вечернем платье, с ярко накрашенными губами, мордой, напудренной лиловой пудрой, и горящими, подведенными черной тушью глазами. Сладострастно покачиваясь - насколько позволяют ей короткие ноги, - она выходит на ярко освещенную сцену ночного клуба и под аплодисменты нескольких сотен пар волосатых рук приближается к микрофону в стиле Людовика XV. За ней на легкой стальной цепочке, прикрепленной к собачьему ошейнику, выходит на четвереньках Майкл Фарадей.
Рассказчик
"Не знает и того, в чем убежден..." Едва ли следует добавлять: то, что мы называем знанием, - лишь другая форма невежества, разумеется, высокоорганизованная, глубоко научная, но именно поэтому и более полная, более чреватая злобными обезьянами. Когда невежество было просто невежеством, мы уподоблялись лемурам, мартышкам и ревунам. Сегодня же благодаря нашему знанию - высшему невежеству - человек возвысился до такой степени, что самый последний из нас - это бабуин, а самый великий орангутан или, если он возвел себя в ранг спасителя общества, даже самая настоящая горилла.
Юная бабуинка тем временем дошла до микрофона. Обернувшись, она замечает, что Фарадей стоит на коленях, пытаясь распрямить согнутую ноющую спину.
- Место, сэр, место!
Тон у нее повелительный; она наносит старику удар своим хлыстом с коралловой ручкой. Фарадей отшатывается и опять опускается на четвереньки; публика в зале радостно хохочет. Бабуинка посылает ей воздушный поцелуй, затем, подвинув микрофон поближе, обнажает свои громадные зубы и альковным контральто начинает с придыханием самоновейший шлягер.
Любовь, любовь, любовь,
Любовь, ты - квинтэссенция
Всего, о чем я думаю, что совершаю я.
Хочу, хочу, хочу,
Хочу детумесцснции,
Хочу тебя.
Крупный план: лицо Фарадея, на котором последовательно появляются изумление, отвращение, негодование и, наконец, такие стыд и мука, что по морщинистым щекам начинают катиться слезы.
Монтажная композиция: кадры, изображающие радиослушателей в Земле Радиофицированной.
