Я живу в октябре (СИ) - Лыков Максим
И в этот момент кромешник напал. Опомнившийся Васька развернулся с огнём навстречу рвавшейся к людям тени с кровавыми глазами. Стрелец всем телом обратился к кромешнику, но выстрелить не успел.
– Не пали! – Отец Григорий сбил Стрельца с ног.
Кромешник вновь завопил и бросился к Ваське. Злобные горящие глаза завораживали. Васька выставил перед собой жагру.
– Боишшшься! – прошипела тварь
– Нет!
– Боишшшься!
Страшный взгляд завораживал, лишал воли. Васька медленно опускал жагру.
– Мальца не трожь! – крикнул священник. – Старик твой! Скорее!
Кровавые глаза моргнули, обращаясь к серебристому телу деда Харитона. Будто повинуясь взгляду, тело перестало таять. Кромешник потянулся к добыче.
– Стой! – крикнул Васька. От испуга он потерял осторожность и вцепился в голову кромешнику. Рука враз заледенела, но и капюшон сполз с головы. Тварь отпрянула, и в лунном свете Васька явственно увидел полное злобы женское лицо.
Отец Григорий хотел ещё что-то сказать, но вместо этого болезненно вскрикнул от удара. Над ним горой подымался рассвирепевший Стрелец.
– Ведьма!
Кромешница зашипела, но бежать не посмела. Чуяла, видимо, что не успеет от пули скрыться.
– Не трожь, её, Петро! Не кромешник это!
Это отец Григорий кричит.
– А кто ещё? – Стрелец с омерзением рассматривал застывшую перед ним женщину.
– Болезная она, Петро. Бегает, людей пугает. Кликуша она.
– Знаш её?
– Знаю, Петро. Знаю. Попадья-то моя болезная.
– Людей губит твоя попадья!
Батюшка не ответил и вдруг горько зарыдал.
– За что?.. За что… – слышалось сквозь рыдания. – Я грешник, но она то?... За что?...
Кромешница тихонько подвывала.
– Ты ей человеков подманивал? – презрительно спросил Стрелец.
– Стариков, – ответил отец Григорий, сглатывая слёзы. – Они уж пожили, а она молодка совсем. Не жила ещё. Пожалей ты её, Петро. Не губи.
Заколебался было Стрелец, но отец Григорий себе на беду продолжил.
– Она как наестся, как прежде становиться, в разум входит. Петро!
Стрелец выстрелил. Кромешница завопила так, что заложило уши. В её чёрном одеянии прорезалась кровавая рана. Но она устояла и двинулась на обидчика.
– Аннушка! – отец Григорий вскочил было, но Стрелец пинком отбросил его назад. То ли удар оказался слишком сильным, то ли силы священника оставили, но отец Григорий рухнул и, подобно деду Харитону, засеребрившись, растаял.
Кромешница вновь завопила, хотя и не с прежней силой. Движения у неё оставались быстрыми, но уже лишёнными неуловимости. Стрелец вынул топор из-за пояса.
– Огня! – заорал он.
Васька схватился за догорающую жагру, но не успел. Стрелец рубанул, кромешница, сделав рывок в сторону, ушла от удара, а потерявший равновесие Стрелец, зашатался. Но на землю он не упал – потерявшийся на миг разум не удержался. Стрелец последовал путём отца Григория.
Кромешница, озираясь, заковыляла к телу деда Харитона.
– Ухходи! – прошипела она Ваське. – Он мой!
Васька замотал головой. С ним что-то произошло – невидимая сила, желающая отправить его обратно в начало августа, затихла.
– Уххходи!
Кромешница приблизилась. Багровые голодные глаза пожирали деда Харитона. Она потеряла много сил, а на пути стоял лишь одинокий мальчишка с факельным огарком.
– Выыыпьююю!!! – заголосила она, бросаясь на Ваську.
Он ткнул огнём прям во впалую чёрную грудь. Зашипело, закричало так, что не поймёшь, то ли кромешница вопит, то ли огонь в телесах гаснет. Не давая ей опомниться, Васька схватился свободной рукой за развевающиеся космы. Ледянящий холод охватил его, обессиливая, заставляя броситься опрометью бежать. Но он лишь сильнее сжимал пальцы. Странный водоворот затягивал его, окружающий лес терялся в тумане, глухо шипела кромешница. Ваське вдруг захотелось заснуть, намертво смежить веки, но неведомая сила вдруг проснулась в нём. Он явственно увидел перед собой и чёрный провал безгубого рта, заходящийся в крике, и лютый страх в гаснущих бесовских глазах, и материнский кров, где ему набежало воспрять, и совсем уж вдалеке отцовый карбас, качающийся на лунной белёной дорожке. Мир закружился, засверкал мириадами искорок и Васька полетел куда-то в неведомый звёздный край.
Я живу в октябре (I)
Я – хомо новус. Согласитесь, так звучит гораздо лучше, чем просто «новый человек». О создании новых людей человечество мечтало едва ли не на каждом этапе своей истории. Но название хомо новус не всем из нас нравится. Мой дотошный приятель из Филадельфии предлагает использовать формулировку «хомо хронос». Дядя Кеша на это кривится и обзывается «хомо хренусом». Вдобавок просит уточнить координаты этой самой Филадельфии. Дядя Кеша у нас майор РВСН – Иннокентий Павлович Коршунов. Мы с ним встречаемся вечерами 5 ноября, когда он возвращается с дежурства, и напиваемся. А что ещё делать? За водкой легче и беседу вести, и песню спеть.
– Почему ты не уволишься? – спрашиваю его в очередной раз. – Зачем ты личное время тратишь? Всё же однотипно? Раз за разом ходишь в одно и то же здание, видишь одних и тех же людей, которые говорят одинаковые слова.
– Но я-то говорю разные, – искренне удивляется Коршунов. – И потом, что мне дома делать? Книжки читать? Скучно это. Да и мало ли, что случится. Я же дежурный.
– Ты наперёд знаешь, что ничего не случится, – парирую я.
– Эээ, нет, брат, – качает он большой рыжей головой. – Ты нас из жизни-то не вычёркивай. Если есть я, ты, этот твой америкос, и другие наши друзья-товарищи, значит, возможны любые случайности.
– Ты всерьёз боишься, что кто-то может начать ядерную войну? Пустить на нас ракеты?
– Мне же это в голову приходит, – резонно возражает он.
Я замолкаю, глядя как он подливает огненную воду в стаканы. Хороший вечер. Жаль, что короткий – три часа с гаком, очень небольшим гаком. После полуночи неведомая сила начинает выталкивать меня обратно – к полнолунию, от которого отсчитывается мой личный лунный цикл. Если очень хочется, то можно сопротивляться – минут десять-пятнадцать. Это примерно, как бороться с сильным течением – рано или поздно устанешь, и тебя все равно понесёт против воли.
– К тому же, –продолжает дядя Кеша. – Увольняться из армии – то ещё дело. Думаешь, просто сообщил и всё? А душу вынуть и перетрясти? Без этого и армия не армия. Ты вот не служил, не знаешь.
– Я студент.
– Знаю я, какой ты студент. Сколько лет уже на втором курсе?
– Четыре.
– Да? – удивляется Коршунов. – Вот время летит. Я тебя что, четыре года знаю?
– Чуть меньше.
– За это надо выпить.
Но я отказываюсь. Пора мне. Дядя Кеша всё понимает и на мой прощальный взмах салютует стаканом. Хороший он мужик.
***
Ночь. Я встаю с постели, голова гудит от перемещения, но больше от выпитого спустя месяц алкоголя. Со стороны всех прочих нормальных людей я навсегда исчезну в начале октября 2006 года. Говорят, это происходит по-разному – чаще бесследное исчезновение, реже находят мумифицированные останки. Днём твоей смерти для мира станет день рождения тебя как хомо новуса. Сколько бы ты не прожил после этой даты, мир тебя не запомнит. Фактически, я уже умер. Но с моей точки зрения продолжаю жить обычной жизнью в линейном времени. Также просыпаюсь, умываюсь, делаю зарядку (не всегда), отправляюсь на прогулку. Учёбу я забросил после первого года своей новой жизни, денег хватало из резервов, а ежедневно сидеть за партой и слушать одинаковые лекции – нет уж, увольте. Теперь утро 7 октября сопровождалось обязательным ритуальным звонком старосте с вестью, что я заболел и на пары ходить ближайший месяц не буду. У меня чума. После чего выключал телефон.
Ночь. Над землёй висит полная луна. Время возвращения может немного меняться. Говорят, можно оказаться ближе к утру, но луна всё равно будет видна. Я распахнул окно, высунувшись так, чтобы её увидеть. Вон она чертовка – круглая головка сыра, выглядывающая из-за редких облаков. Какие мы к чёрту хому новус! Хому мунус! Я ухмыльнулся, представив, как это переиначил бы Коршунов.
