Дебора Моггак - Тюльпанная лихорадка
Его молодая жена действительно очень красива. Взгляд спокоен и светится любовью. На щеках все еще горит румянец, хотя она уже давно умерла. Осталась только эта картина.
9. София
В гостиной той был пестрый попугай,
Висел он в клетке, но красиво пел.
И весел был певец в своем плену,
Как будто вел невесту к алтарю.
Пусть я твой раб – позволь мне быть рабом.
Возьмемся за руки и крепко их сожмем,
Связав две жизни клятвой и кольцом.
Мы со служанкой шли по Рыцарской улице. Было яркое ветреное утро. Крыши домов блестели на солнце, точно шлемы солдат, стоявших на часах. «Мой маленький солдат сегодня сонный…» Я крепко сжала веки.
– Вы никогда не играли в «головы и колени»? – спросила Мария.
Я открыла глаза.
– Что это такое?
– Мальчик выбирает девочку и прячет голову в ее колени. Остальные по очереди хлопают его по заду, а он должен угадать, кто именно. – Она засмеялась. – И чем больше они его шлепают, тем глубже уходит голова.
Вечером был дождь; сейчас дома казались отмытыми до блеска. Где-то высоко в доме служанка высунулась из окна и вытряхнула половую тряпку. Наш путь лежал на рынок. Мы спускались вниз по улице Пекарей, вдыхая хлебный аромат. Шедший навстречу мужчина поднял шляпу и улыбнулся.
– Вы его знаете? – спросила Мария.
– А ты?
– Надо шлепнуть его по заду – вдруг он нас узнает?
Мы засмеялись. Порой, когда мы отправлялись за покупками, я снова чувствовала себя маленькой девочкой среди своих сестер. Будто вырывалась на волю из холодного большого дома. А ведь он уже не станет теплее, сколько ни подбрасывай дров в камин.
«Пусть я твой раб – позволь мне быть рабом». Моя юность закончилась вместе с благосостоянием семьи. В суровой атмосфере бедности девичьи грезы исчезли как туман. Конечно, я была благодарна Корнелису и чувствовала к нему симпатию, но в то время плохо понимала, что больше всего мне хотелось вырваться из убогой атмосферы собственного дома. И только недавно стало ясно, что я просто сменила одну тюрьму на другую.
Наступил март. Мы с Марией прошли под большим каштаном. Его липкие почки уже лопнули, изнутри вылезли смятые листочки. Их нежная зелень пронзила мое сердце. Подойдя к площади, мы услышали шум рынка. Сначала он был слабым, как рокот моря. Но когда мы приблизились, гул превратился в оглушительный рев: громкие крики продавцов, грохот тележек. Я почувствовала прилив сил.
Мимо нас проковылял калека на костылях. Увидев нас, осклабился и облизал губы. Мария засмеялась.
– Эй, урод, хочешь полакомиться?
– Мария! – одернула я.
Но она снова засмеялась; ей было безразлично. Сегодня на нее что-то нашло. Мария расстегнула корсаж, обнажив округлости веснушчатой груди. Мне следовало сделать ей внушение. Напомнить старую пословицу о распутстве: «Нельзя почистить луковицу, не пролив слез». Но в глубине души я ей завидовала – боже, как я ей завидовала! Она была свободна и молода – значительно моложе меня. По сравнению со мной Мария казалась чистым листом бумаги, тогда как мой был уже исчеркан бесчисленными каракулями, которые я сама не могла разобрать.
Честно говоря, я плохо понимала, как надо вести себя с прислугой. Иногда мы щебетали как две подружки; в другой раз я задирала нос и изображала госпожу. Мария пользовалась моей неуверенностью: ведь я пока не привыкла к роли хозяйки.
Я вообще ни в чем не была уверена. В последнее время меня бросало из стороны в сторону. Решила, что на следующей неделе мы с Марией устроим весеннюю уборку. Я даже найму для этого еще одну служанку. Мы встанем на колени и начнем отмывать мои дурные мысли: вычистим всю въевшуюся в них грязь. Верная чувству долга, я буду умерщвлять свою плоть, пока не доведу ее до полного изнеможения.
Мы вышли на площадь. Моя душа снова воспарила. Я почувствовала любовь ко всему: чайкам, кружившим в небе, как клочки бумаги; женщинам, перебиравшим на лотках фрукты под колебавшимся над ними полотном. Собака терлась боком о мостовую, мол, «посмотри на меня», будто она устраивала какой-то веселый фокус. Я улыбалась разносчикам и знахарям. «Свежая капуста, свежая морковь! Свежая коричная вода! Свежая анисовая настойка вылечит ваш живот, или мы вернем вам деньги! Свежие откормленные каплуны: два по цене одного, берите, пока есть!» Мальчик носился по площади, играя в мяч, крутясь и вертясь среди женских юбок.
Солнце проглянуло между облаков. Меня вдруг охватило отвращение. Эта собака совсем не резвилась: у нее были блохи. В церкви ударил колокол, призывая исповедать свои грехи. Странно, что никто не обернулся на меня в толпе. Огромное здание угрожающе нависло сверху, точно океанская волна.
– Госпожа! – подтолкнула меня Мария. Мы стояли у овощной лавки. – Я спрашиваю, сколько брать зелени?
Лавочник был крупный краснолицый, с бельмом на глазу. Я давно знала его, но сегодня он таращился так, словно видел меня насквозь. Я вдруг почувствовала себя голой, будто очистила тот самый лук, который вызывает слезы. Люди, снующие вокруг меня, – неужели они не видят, как порочно мое сердце?
Мария подала свою корзинку, и продавец положил в нее пучки зелени. Я потянулась за кошельком.
И тут я увидела его. Сердце подпрыгнуло у меня в груди. Это был Ян ван Лоо, художник. Он пробирался ко мне сквозь толпу. На нем был зеленый камзол и черный берет. Художник остановился, чтобы пропустить человека, катившего мимо бочку. Я поймала его взгляд. Звуки вокруг стали затихать, словно волна, мягко уползающая в море. На мгновение я подумала, что он оказался здесь случайно. Мы просто вежливо поздороваемся и разойдемся по своим делам.
Но я знала, что это неправда. Художник пришел, потому что хотел меня найти; он меня выслеживал. Ян ван Лоо остановился у лотка с дичью. Ободранные тушки качались перед его лицом, судорожно сжимая когти: они знали, что к чему. Он заметил служанку и поднял брови.
Я похлопала Марию по плечу.
– Мне надо сходить в аптеку, взять нюхательной соли. – Я сунула ей кошелек. – Продолжай покупки.
– Как вы возьмете соль, мадам, если у вас нет денег?
– Ах да.
Я вытащила несколько монет. Мои пальцы были непослушными, точно деревянные. Я сунула ей в руку монеты и быстро ушла, прижимая к груди кошелек, словно он мог меня защитить.
Я поспешно свернула в переулок. Путь преградил человек, кативший на тележке тушу дохлого быка. Я прижалась к стене, чтобы все это пропустить: гору желтого жира, его смрад. Позади послышались шаги. Я ждала – я и мое бьющееся сердце. И вот он оказался рядом.
– Мне надо с вами поговорить! – задыхаясь, выпалил Ян. – Вчера, когда вы сидели на сеансе… я не знаю, что со мной творилось.
– Пожалуйста, уйдите.
– Но вы этого не хотите.
– Хочу! Прошу вас.
– Скажите, что это неправда. – Он стоял передо мной, тяжело дыша. – Неужели вы должны похоронить себя заживо в этом доме?
– Не смейте говорить со мной в таком тоне.
– Я не могу спать, не могу работать, все, что я вижу, это ваше прекрасное лицо…
– Не надо… прошу вас…
– Я должен знать, есть ли и у вас те же чувства…
– Я замужняя женщина. И люблю своего мужа.
Мои слова повисли в воздухе. Мы стояли молча, переводя дыхание. Кто-то наверху закрыл окно. В переулке пахло нечистотами.
Ян посмотрел на меня и тихо произнес:
– Вы украли мое сердце.
Он взял мою руку так, словно это было какое-то сокровище, и прижал ее к щеке.
– Я не могу жить без вас. – И поднес мои пальцы к своим губам.
Я высвободила руку.
– Вы не должны так говорить. Мне надо идти.
– Не уходите.
На секунду я задержалась.
– Когда вы снова придете в наш дом?
– На следующей неделе.
Я быстро пошла прочь. Мое лицо горело, в ушах звенело.
В конце переулка я оглянулась. Всем сердцем мне хотелось, чтобы он был там.
Но улочка опустела. Между домами текла сточная вода. Вывешенные на окнах простыни вздувались от ветра, будто желая привлечь внимание прохожих. «Смотрите, что творится! Остановите это, пока еще не поздно!»
10. Ян
Какая потеря для искусства, что такой мастер не нашел лучшего применения для своих способностей! Кто превосходил его в ремесле рисовальщика? Но увы! Чем выше талант, тем опаснее его заблуждения, тем более если он не считает нужным придерживаться каких-либо правил и принципов, а самонадеянно полагает, что все знает сам.
Андриес Пелс о Рембрандте, 1681 г.Вернувшись в студию, Ян тяжело опустился на стул. Он уставился на куриную кость, которая валялась на полу вместе с горстью ореховой скорлупы. Он не помнил, как все это там оказалось. На изглоданной кости, посеревшей от пыли, еще оставались ошметки мяса.
Ян сидел и размышлял о любви. У него было много женщин – глупых девственниц, глупых жен. Для человека, посвятившего свою жизнь красоте, он был не особенно разборчив. «Не бывает некрасивых женщин – бывает мало бренди». Конечно, по-своему он их всех любил. Ян был страстным человеком. Он шептал им на ухо нежные словечки и радовался, когда их тела отвечали на его ласку. Но потом ему хотелось, чтобы они ушли. Если же оставались и спали в студии, он вылезал из кровати, натягивал штаны и шел работать.
