Анатолий Радов - Студия «Боливар»
Тварь — пронеслось в моей голове — Он надеется, что я не успею добраться, и деревенские убьют Алекса и Алину.
Я ускорился насколько это позволяло моё пронизанное болью тело. Я бежал, думая о том, что произойдёт если я не успею.
— Они могут просто уйти оттуда — успокаивал я себя — Точно! Алекс уведёт Алину за территорию Боливара и они будут ждать меня там.
Я улыбнулся. Всё-таки режиссёру не удалось не оставить нам выбора. Я опустил голову, чтобы поглубже вдохнуть, и когда поднял её, внутри меня в одну долю секунды всё оборвалось. И я, зацепившись ногою за какую-то кочку, полетел вперед, по инерции, по той самой грёбаной инерции, превращающейся в саму судьбу, и мой локоть вонзился в поверхность дороги, но мне было не до боли. Я, задрав насколько было можно голову, смотрел вперёд, не веря в то, что видел. В моей голове разрывались все цепочки, я чувствовал, как мысли разваливаются на атомы, словно уже нет той силы, которая способна связывать их воедино. Моё сердце остановилось, остановилось потому что в тот миг я перестал жить, я стал пустотой. Вот что значит умереть — подумал я.
И я лежал совершенно мёртвый, без единой мысли в мозгу. Я просто лежал и смотрел на молодую девушку, обнимающую высокого, темноволосого парня в чёрной куртке, смотрел на старуху, держащую в руке потёршуюся сумку, смотрел на бетонную стенку и железную трубу. И почему-то, глупо искал глазами смятую пивную банку, которую однажды бросил на этой остановке.
И тогда я закричал, закричал, как совсем недавно, умиравший на своей территории, с копьём в шее монстр, хрипло и уже безжизненно, понимая, что проиграл, проиграл навсегда, и уже нет и никогда не будет никакой возможности изменить даже самую мельчайшую деталь свершившегося.
Эпилог
Я совсем не помню, как добрался до своего дома, как вошёл в квартиру и повалился на диван, уткнувшись лицом в обивку и уставившись в бездонную, успокаивающую тьму. Я помню лишь, что чувствовал только беспомощность, ту, которая сжимает всё внутри, не давая пошевелиться, ту которая загоняет внутрь себя, словно в клетку, делая тебя на какое-то время, а иногда и навсегда, не способным жить дальше.
Я думал об Алине и Алексе, и одновременно не мог о них думать. Мозг, наполненный мыслями о них, сжимался в чёрную точку от боли и стыда, оттого что я оставил их там, в том мире, сначала дав им, а потом так жестоко отобрав у них надежду на возвращение.
Поднявшись, там, на дороге, и не глядя на людей с остановки, смотревших на меня с любопытством и опаской, я бросился обратно к дому, и не найдя его, метался ещё несколько часов в округе. Хотя, возможно этого и не было, потому как, мой мозг заволокло вязким отчаяньем, как туманом, и я плохо помню, что делал тогда, осознав всю безвозвратность произошедшего.
А когда потянулись дни, дни, которые я стал называть «ТЕПЕРЬ», время и вовсе стало стирать самые тяжелые воспоминания. Но самое основное ему всё же не стереть никогда. Не стереть запах её волос, не стереть предсмертный хрип монстра, растроенное лицо Алекса, когда он узнал о том, что я убил Боливара.
Я часто думаю о том, что произошло там, в том мире, где уже не было меня. Спаслись ли Алекс с Алиной, или нет? И тогда мне легче придумывать, что Инри совсем не вернулся, ведь для этого ему потребовалось бы рассказать о том, что мы собираемся уйти, а это означало, что из того грёбаного мира есть выход. И кто его знает, как повели бы себя деревенские, узнав такое. Не изменили б они в одну секунду своё отношение ко всей той дурацкой ерунде, которой их кормил очкастый гуру? Не плюнули б они на режиссёрский псевдорай?
Ведь всё могло произойти именно так. Ведь могло же!
Но и обратные мысли иногда отвоёвывают себе мой мозг, чтобы вновь и вновь причинять колющую и сжимающую боль. А что если, ослеплённый ненавистью, Инри наплевал на всё рациональное, на всё, что могло разрушить его власть, и всё же вернулся?
Я отгоняю эти страшные предположения, но они возвращаются во снах, приходят вооружённые образами, и тогда проснувшись с безмолвным криком на губах, я брожу до утра по квартире, вспоминая во всех мелких подробностях последний разговор с режиссёром.
Как же он был прав. Прав, когда говорил о нас, людях.
Да, я пытался рассказать о том, что произошло со мной, моим редким знакомым, но они лишь глупо улыбались, и старались поскорее уйти. Зная о моей мечте, они никогда и не считали меня серьёзным и вполне нормальным человеком. Видимо у него полностью крышу рвануло, наверное, думали они, когда я рассказывал им о том мире. И им было абсолютно наплевать на то, что они не видели меня несколько месяцев.
— Ты наверное куда-то работать уезжал — говорили они, когда я указывал им на своё отсутствие, как на доказательство правдивости моих слов.
И тогда, несмотря на то, что стал по сути совершенно другим, я всё так же, как и было до этого, вернулся в полное и такое привычное мне одиночество. Пустая квартира, наполненная запахом алкоголя и воспоминаниями, вот и всё, что какое-то время у меня имелось в наличии. Хотя, нет. У меня ещё был тот мир, который жил в моём мозгу, и я никак не мог избавиться от него.
— Что мне от этих воспоминаний? — спрашивал я себя — Я ведь ничего не могу изменить. Или могу? Нет не могу, чёрт его раздери!
И вот однажды, находясь в, уже ставшем привычным, опьянении, я вдруг понял, что я должен сделать.
— Он может изменить — сказал я себе — Он может всё изменить, если закончит роман, так как нужно. Если, конечно, Алина и Алекс ещё живы. Но как мне отыскать Первого? Вдруг он уже умер, или ещё тогда режиссёр уничтожил его? Нет. Первый был не глупее меня, и он уж точно нашёл способ, как заставить эту сволочь отпустить его. А я знаю способ, как найти Первого.
И тогда я взял чистый лист и ручку, и принялся вспоминать о том тексте, который однажды прочитал, пройдя через территорию Боливара. Но идея написать слово в слово то, что уже было написано, оказалась глупой и почти не выполнимой. И тогда я стал писать от себя. Не имея ни склонности, ни может быть и таланта, я принялся выбрасывать на бумагу свои мысли, образы, эмоции, всё, что жило во мне и не хотело оставлять мой истерзанный и почти доведённый до безумия мозг. Я стал выбрасывать на бумагу тот мир.
И он стал уходить из меня, медленно и нехотя, цепляясь за каждую извилинку мозга коготками всех своих крыс. Да и мне иногда становилось страшно. Ведь, оставшись без воспоминаний, я стану по-настоящему одинок. Мне придётся до самых глубин прочувствовать что такое настоящий вакуум. Но я уже не мог остановиться.
Но иногда всё же какое-то отчаяние, рождённое из неверия, охватывало меня, и тогда я отбрасывал ручку, и выползал из своей прокуренной квартиры. Я бродил среди людей, пытаясь опровергнуть всё то, что говорил о нас режиссёр. Я смотрел, прислушивался, иногда заводил разговоры, но мне от всего этого становилось только страшно. Всё больше и больше покорности видел я в людях, всё больше смирения. Никто и никуда уже не хотел идти, и я видел вокруг только продолжающих двигаться по инерции, не старающихся ничего изменить.
