Александр Шепиловский - Феномен
— Ну, Володя…
— Не надо, Шурка. Вот что я скажу: в материализацию сновидений я хоть и верю, это факт, но разумом не воспринимаю. Все-таки здесь что-то не так, кто-то вмешивается в наши дела. Причем сразу и не поймешь, то ли помогает нам, то ли пакостит. Я не знаю, кто там сгорел в «Аленушке», но знай, что я — самый настоящий, папин и мамин — в этом мы еще убедимся.
— Володя, в этом я не сомневаюсь. У меня еще одна безумная мысль появилась: не являюсь ли я сам порождением своего сна?
— Ну, ты даешь! Ты что, сам себя видел во сне?
— Не помню. Может, когда сильно болел, то и видел.
— Не знаю, Саня. Если бы умер от рака в двадцатом веке, это было бы подтверждением твоей новой мысли. Может, ты и в самом деле умер, тебя хоронили. Разве найдешь сейчас твою могилу. И архивы тех далеких времен вряд ли сохранились. Но попробуем все-таки узнать, может, свидетельство о смерти откопаем. Мы бы тогда всю свою программу пересмотрели. Да, Шурик, головоломка на головоломке. Эх, жалко, что рановато мы на свет появились, наука еще так слабо развита, ничего-то мы еще не знаем, ничего не понимаем. Если хочешь знать, настоящая Большая наука только зарождается. Все у человечества впереди. Но лет через триста какой-нибудь Егор, для которого материализация сновидений будет обычным управляемым процессом, скажет, что ничего они не знают и не понимают, и что настоящая наука только зарождается. А еще лет через пятьсот какой-нибудь Акакий скажет…. Ты понял меня? В то время будут такие проблемы, которые мы сейчас даже самой изощренной фантазией вообразить не можем.
Я и сам об этом не раз думал. Трудно представить, что будет на Земле через пятьсот лет? А через тысячу? А через миллион? А через миллиард лет, наконец?! Фу, даже жарко стало. Этого, пожалуй, и сверхгениальный ум предсказать не может. Я, например, своим примитивным умишком думаю, что в то далекое время человек так и останется человеком с присущими ему заботами и радостями, разве что на высшем уровне, вечным стремлением к счастью, познаниям, неудовлетворенностью собой. Человек будет как одна нация — землянин, будут и смешанные нации в космических масштабах, своеобразные межзвездные и межгалактические «мулаты» и «метисы», будет единая вселенская сверхцивилизация. А наука будет… ой, ой, ой какая, а, может, и она в их понятии будет только зарождаться. Эволюция, безусловно, изменит облик человека, но он не станет уродом, этаким громадным мозгом. Совершенствуется только прекрасное и необходимое — любовь, чувства, стремление к неизведанному и физическому совершенству. Жить люди будут по тысяче лет, это уж точно. Ну, понесло, размечтался. О настоящем думать надо. Хорошо это или плохо, что обладаю еще одним даром? По-моему, пока ничего хорошего нет. Я стал бояться спать — а вдруг присниться какая-нибудь абракадабра и потом материализуется. Будет людям житье отравлять. А вдруг приснится взрыв водородной бомбы! Это же смерть, разрушения, я и сам под этот взрыв попаду. Я старался засыпать с мыслью о чем-нибудь веселом и смешном, но всегда подсознательно страшные мысли вылезали на передний план. Однажды мне приснилось, что у Юлии оторвало обе ноги. Она катилась ко мне на низенькой коляске, отталкиваясь руками от земли. Я проснулся в холодном поту и больше не мог заснуть, мне почему-то казалось, что сон материализовался. Юлия проснется, а у нее нет ног! Не переживу! В шесть утра я был у нее дома, не решаясь зайти туда. И два часа сам не свой ходил вокруг да около и не мог найти себе места. Когда же увидел Юлию, выходившую из дома здоровой и невредимой, сразу как-то обмяк и в коленках появилась слабость.
За обследование моего организма опять взялись ученые. Мне это уже надоело, и я прямо сказал им об этом. Меня сразу отпустили. Но, понимая важность обследования, я вернулся и сказал:
— Валяйте, изучайте.
Совсем обжился, для всех своим человеком стал. Моя короткая фраза ученым очень понравилась. Начались поездки по городам — Новосибирск, Тула, Калькутта и миллионный город на Чукотке Глагойя. Искали во мне хоть какие-нибудь отклонения от нормальной деятельности человеческого организма, за что можно было бы зацепиться. Меня просвечивали, гипнотизировали, пичкали снадобьем, крутили и вертели — тщетно, все было в пределах нормы, человек как человек. Записывали на мезолентах мои сновидения, анализировали их, изучали. Разложили всю деятельность организма и мозга на математические кривые и формулы, но ничего не нашли, никакой зацепки. Тогда заговорили о проведении эксперимента по материализации сновидения. Для этого требовалось сильнейшее нервное потрясение, равносильное тому, которое я получил при «смерти» Владимира в блок-отсеке «Аленушки». Это было сделать не трудно. Но я честно признался, что боюсь, что мне обязательно приснится нечто ужасное, могущее привести к катастрофе, я не могу предвидеть и сделать собственный сон по заказу. С моим предчувствием считались. Если имелся риск, то эксперимент, каким бы он ни был важным и нужным, не ставился. Владимир бы, пожалуй, ни на что не посмотрел, нашел бы способ нервно потрясти меня. Но ведь он может сделать такое и втихомолочку, тайком. Президент Академии, хорошо зная слабости Владимира, вызвал его по видофону и обстоятельно поговорил. Владимир скорчил кислую физиономию и дал слово в этом плане ничего не предпринимать.
Обследование заканчивалось. Энергетическая фабрика в виде мозга человека чрезвычайно мала, ее можно «взвесить» лишь разложив мозг на атомы и молекулы, что фактически и сделали. Это тоже ничего не дало. Ученые с сожалением вынуждены были признать, что бессильны объяснить мой феномен. А мне по-прежнему казалось, что он связан с космическими причинами, с другим разумом — это его проделки.
Глава 14
По наивности своей я думал, что это только в нашем институте, в нашей лаборатории, творятся интересные дела, осуществляются дерзкие проекты, все больше становится проблем и вообще — работы уйма. Оказывается, так везде, у всех свои заботы и свои проблемы. Московские институты пространства, например, занимаются проблемой выхода материальной точки из Вселенной. Ведь наша Вселенная — замкнутое образование, она не бесконечна, но безгранична, ни один атом, ни один квант не может покинуть ее, она, как «черная дыра», но в отличии от той, в нее и извне ничто проникнуть не может. Невольно напрашивается вопрос, а откуда это «извне»? Что там? Раньше постановку такого вопроса считали антинаучной. Сейчас не считают. Если выйти за пределы Вселенной, то она перестанет существовать для покинувшего ее. Где-то ТАМ другие вселенные, непохожие на нашу, взаимодействующие между собой и невзаимодействующие, пронизывающие друг друга, разделенные барьером застывшего времени — они в прерывном пространстве, эта прерывность и дает шанс на решение проблемы. Интересно получается, человек еще не добрался даже до ближайших звезд, а уже думает, как покинуть Нашу Вселенную и проникнуть в другие. Но такой уж он по природе, человек, ничего не поделаешь. Впрочем, межзвездные путешествия — это дело уже нынешнего поколения. Разрабатываются проекты, которые осуществляются здесь быстро. Потапов и Попов со спасательным отрядом еще строят станцию и готовятся превратить астероид Жуся в Пота-Попу, а она, еще не существующая, уже вместе со станцией предназначена для промежуточной базы приема людей с Земли и перемещения их на планеты соседних звезд. Намечено превращение спутника Юпитера — Ганимед — в Пота-Попу, откуда — старт тысячетонных кораблей-станций к белому карлику Сириусу, которого тоже превращают в Поту-Попу. Одновременно будут происходить перемещения к естественным «черным дырам», которые и отправят людей в галактическое ядро, на окраины Нашей галактики и, наконец, в другие галактики. Как это легко говорить, и как немыслимо сложно и трудно сделать!
