Григорий Данилевский - Сожженная Москва
- Это я, - раздался у ее изголовья тихий голос мужика, лежавшего на печи. В избе несколько как бы посветлело. У плеча Авроры яснее обрисовалась широкая, окладистая борода белоруса, его худое, благообразное лицо и добрые глаза, ласково смотревшие на нее. Посторонних, кроме ребенка, спавшего на печи, не было в избе.
- Паночку, а паночку, - обратился к Авроре, опершись на локоть, мужик. - Что я тебе скажу?
Аврора, присев, приготовилась его слушать.
- Ответь ты мне, - спросил мужик, - грешно убивать?
- Кого?
- Человека... ен ведь хоть и враг, тоже чувствует, с душой.
- Во время войны, в бою, не грешно, - ответила Аврора, вспоминая церковную службу в Чеплыгине и воззвание святого синода, - надо защищать родину, ее веру и честь.
- Убивают же и не в бою, - со вздохом проговорил мужик.
- Как? - спросила Аврора.
- А вот как. Мы исстари мельники, - произнес мужик, - перешли сюда из Себежа, - землица там скудна. Жили здесь тихо; только усе отняли эти ироды - хлебушко, усякую живность, свою и чужую муку: оставили, в чем были. Одной кудели, оголтелые, не тронули, им на что? не слопаешь! И как прожили мы это с успенья, не сказать... Отпустили они нас маленько, а тут с Кузьмы и Демьяна опять и пошли; видимо-невидимо, это як бросили Москву. Есть у нас тоже мельник и мне сват, Петра. Добыл он детям у соседа-жидка дойную козу: пусть, мол, хоть молочка попьют: и поехал это на днях сюда в город, к куму, за мучицей. Возвращается, полна хата гостей... Французы сидят вокруг стола; в печи огонь, а на столе горшки з усяким варевом. Жена, сама не своя, мечется, служит им. Ну, думает Петра, порешили козу. А они завидели его, смеются и его же давай угощать; сами, примечает, пьянешеньки. Что же тут делать? а у него никакого оружия. Аврора при этом вспомнила о своем пистолете и ощупала его на поясе, под бешметом .
- Посидел он в ними, - продолжал мужик, - и вызвал хозяйку в сени. Спрашивает: "Коза?" Она так и залилась слезами. "А дети?" спрашивает и сам плачет. Она указала на кудель в сенях и говорит: "Я тута их спрятала". Вытащил он ребят из-под кудели, посадил их и жену в санки, а сам припер поленом дверь, говорит хозяйке: "Погоняй к куму", - да тут же запалил кудель и стал с дубиной у окна. Полохну-ли сени, повалил дым. Французы загалдели, ломятся в дверь, да не одолеют и полезли в окна. Какой просунет голову, Петра его и долбанет... И недолго возились... Это вдруг все затрещало, и стал, о господи, один как есть огненный столб... Это скажи, грешно? накажут Петру на том свете?
- Бог его, дедушка, видно, простит, - ответила Аврора. Опять настало молчание. Сверчок над лавкой также затих. Не было слышно ни собачьего лая на дворе, ни шуршанья и возни тараканов. Аврора прилегла и, закрыв глаза, думала, скоро ли позовет Мосеич.
- Паночку, а паночку, - вдруг опять послышался голос, - что я тебе скажу?
- Говори, дедушка.
- За насильников бог, може, простит, а как ен тебя не трогал?
Аврора слушала.
- Было, ох, и со мною, - продолжал мужик, - ветрел я ноне, идучи сюда, глаз на глаз, одного ихнего окаянника-солдата; шел он полем, пеш, вижу, отстал от своих, ну и хромал; мы пошли с ним рядом. Он все что-то лопоче по-своему и показывае на рот, голодный, мол; а при боку сабля и в руках мушкет. Думаю, сколько ты, скурвин сын, загубил душ!
Мужик замолчал.
- Сели мы, - продолжал он, - я ему дал сухарь, смотрю на него, а он ест. И надумал я, - вырвал у него, будто в шутку, мушкет; вижу, помертвел, а сам смеется... хочет смехом разжалобить... Ну, думаю, бог тебе судья! показал ему этак-то рукою в поле, будто кто идет; он обернулся, а я ему тут, о господи, в спину и стрельнул ...
Мужик смолк. Молчала и Аврора.
- Грешно это? - спросил мужик. Аврора не отвечала. Ей вспомнилось пепелище Москвы, Девичье поле и место казней Даву. "И что ему нужно от меня? - думала она. - Не все ли равно? Теперь все погибло и все кончено... пусть же гибнут и они". В избе стало еще светлее; за окнами во дворе слышался говор и двигались люди.
- А я, панок, потому в Ошмяпы, - начал было, не слыша Авроры, мужик, - сюда, сказывают, идет генерал Платов с казаками... и я...
Он не договорил. Дверь из сеней отворилась, В избу вошел Мосеич. Осмотревшись и разглядев Аврору, а возле нее мужика, он остановился.
- Не бойся, это наш, - сказала Аврора, спустясь с печи и идя за Мосеичем в сени. - Что нового?
- Едем: они ждут своего Бонапарта.
- Где?
- Здесь.
- Ты почем знаешь?
- Все толкуют "анперер!" и указывают па дорогу...
- Вывози санки; еще успеем доскакать к нашим.
Мосеич пошел за лошадью. Аврора вышла за ворота. Бледное утро едва начиналось; улица у постоялого двора была уже, однако, полна народа. Все в некотором смущении ждали Наполеона, опоздавшего, по расписанию, более чем на три часа.
XLIV
Бургомистр и другие, назначенные от французов, начальники города стояли впереди и, не спуская глаз с дороги на городском выгоне, сдержанно разговаривали. Народ, евреи и уличные мальчишки напирали сзади или, взобравшись на заборы и крыши соседних дворов, глядели оттуда на выстроившийся конный отряд. "Да, теперь уже, несомненно, ждут самого Наполеона, - подумала Аврора, гонят его наши!" Ей вспомнился этот Наполеон, на картинке, убивающий оленя. Она, пробравшись ближе к конвою, узнала по голосу сидевшего впереди других, на серой лошади, итальянского майора, которого вечером близ нее назвали Лапи и который, как она убедилась из его слов, был готов посягнуть на жизнь Наполеона. Статный и смуглый, с густыми черными бакенами, майор мрачно с седла смотрел в ту сторону, куда были направлены взоры остальных. Его глаза, как ей показалось, горели ненавистью и злобой; нижняя часть лица, стянутого перевязью каски, судорожно вздрагивала.
- Так это - герцог Виченцский, а не император? - спросил его стоявший с ним рядом другой французский офицер.
- Терпение! может быть, и он, - сухо ответил Лапи. "О, если бы это был Наполеон! - подумала Аврора, отыскивая глазами Мосеича. Не струсь этот офицер, бросься он в это мгновение на ожидаемого злодея, и общим бедствиям конец, мир был бы спасен..." Толпа, стоявшая у постоялого двора, мешала Мосеичу выехать из ворот. Он, показывая это знаками Авроре, выжидал, пока народ отодвинется. Аврора протиснулась еще далее и впереди кавалеристов увидела заготовленные для ожидаемых путников две четверни лошадей с разряженными в перья и в ленты почтарями.
- Я узнал, что не император, а Коленкур, он едет курьером в Париж, - сказал кто-то из конвоя вблизи Авроры, - стоило из-за того мерзнуть!
[Иллюстрация] Вдруг толпа заволновалась и двинулась вперед.
Теснимая напиравшими от забора, Аврора оглянулась на Мосеича. Того уже не было у ворот. С мыслью: "Где же он? надо ехать, дать знать нашим!" - Аврора взглянула вдоль улицы. В красноватом отблеске зари, на белой снеговой поляне выгона показались две черные двигавшиеся точки. Ближе и ближе. Впереди скакал верховой. Стал виден нырявший по ухабам круглый, со стеклами возок, за ним - крытые сани. Форейторы, прилегая к шеям измучившихся, взмыленных лошадей, махали бичами. Послышалась труба скакавшего впереди вестового. Тысячи мыслей с неимоверной быстротою пролетали в голове Авроры. Ей припомнились слова старосты Клима о французах, засыпанных в колодце, признания мужика-белоруса о подожженной избе и убитом голодном французском солдате. Авроре казалось, что она сама в эти мгновения вынуждена и должна что-то сделать, немедленно и бесповоротно предпринять, а что именно - она не могла дать себе отчета. "Насильник, насильник, - шептала она, - надругался над всем, что дорого и свято нам... ответишь!" Чувствуя непонятную, ужасающую торжественность минуты, она видела, как в толпе народа, еще недавно встречавшего Наполеона восторженными криками, все смотрели на него молча, с испуганно-смущенными лицами. При этом она с удивлением приметила, что и статный за мгновение мрачный и грозный, майор вдруг как-то преобразился и, вытянувшись с почтительною преданностью на лице, салютовал шпагою подъезжавшему возку. "Струсил!" - подумала с горькою усмешкой Аврора. Она разглядела в толпе благообразное и печально-недоумевающее лицо мужика, говорившего ей за несколько минут на печи: - "Паночку, а паночку, а что я тебе скажу?" Посеребренный инеем, с потертым волчьим мехом на окнах возок в этот миг подкатил к постоялому двору и остановился у заготовленной смены лошадей. "Герцог Виченцский или сам император?" - с дрожью вглядываясь в возок, подумала Аврора. Прямо перед нею в окне возка обрисовалось оливковое, с покрасневшим носом и гневными красивыми глазами лицо Наполеона. Аврора тотчас узнала его. "Так вот он, плебей-цезарь, коронованный солдат!" - сказала она себе, видя, как важный и толстый, с шарфом через плечо и с совершенно растерянными глазами бургомистр, подойдя к карете, стал с низкими поклонами ломаным французским языком говорить что-то просительное и жалобное, а ближайшие к нему горожане даже опустились рядом с ним на колени. Почтари иззябшими, дрожащими руками наскоро отпрягли прежних и впрягли новых лошадей. Новый конвой, с майором Лапи во главе, молодецки строился впереди и сзади экипажа.
