Владислав Крапивин - Кораблики, или Помоги мне в пути
Две дамы по бокам от него заквохтали:
— Мальчик, ты немедленно поедешь с нами! Все нам расскажешь. Мы подробно разберемся… — И комиссия с мальчишкой торопливо отчалила на катере… А нас разогнали по кубрикам. И — все…
Через пару дней госпожа Изольда усмехаясь сообщила, что мальчик на берегу повел себя крайне неразумно: выскочил из машины, бросился бежать и попал под автомобиль…
— Конечно, жаль его, как и всякого ребенка, но своим поступком он доказал, что жалобы его — ложь. Знал, что ложь разоблачат, потому и ударился в бегство… Вот так, уважаемые господа воспитанники. А теперь спать. И кто шелохнется… не забывайте, что завтра банный день.
Банного дня боялись даже больше, чем разговоров о всяких специальных детских тюрьмах и расстрелах. Потому что разговоры — это все-таки что-то неясное, слухи. А банный день — он грозная неизбежность.
Каждую пятницу с утра подваливала к «Розалине» железная, пышущая паром санитарная баржа. Мы оставляли всю одежду в кубриках и вереницами, под конвоем дежурных воспитательниц брели на «помывочную процедуру». Это само по себе уже было страшно — жуткая беспомощность и стыд, от которого хотелось съежиться в комочек, превратиться в мышонка или комара. Но в конце концов каждый из нас к этому притерпелся. Однако нельзя было притерпеться к страху. Никто не знал, что его ждет после мытья в гулком, наполненном душным туманом трюме. Никому в точности не было известно, не оказался ли он на этой неделе в каком-нибудь штрафном списке.У выхода из моечного трюма был «распределитель» — контрольный тамбур, где со списком сидела дежурная воспитательница и сортировала нас: кого направо, кого налево… Того, кто «налево», ждали уже крепкие чпидовские тетушки — любительницы этого дела. Отводили в железные клетушки. Особенно тетушкам нравились младшие ребята — те, у кого силенок мало и кто быстро слабеет от страха. Возни с ними немного — положишь животом к себе на колени, и… Прутья были искусственные, пластиковые. Из-за ржавых дверей доносился поросячий визг. А в распределителе томилась жутким ожиданием другая группа приговоренных.
С ребятами постарше управлялись воспитатели-мужчины. И если кто-то брыкался, не хотел идти, тому добавляли за непослушание…
Меня судьба пока хранила от такого ужаса. Но я знал, что рано или поздно это случится. С каждым когда-нибудь случалось. И вот однажды, в третий четверг своего пребывания на «Розалине», я ощутил, что изнемогаю от тоскливого страха. От предчувствия.
Никакой вины я за собой не помнил, но был уверен в близкой беде. Потому что утром в числе гостей-проверяюших я увидел Полоза.
Да, его! Я сразу узнал, хотя он был без парика, в соломенной шляпе и с бородкой. Я видел его до этого только раз, тем вечером, в полубреду, но сейчас понял сразу — это он. И обмер.
Мы опять были выстроены на верхней палубе, и я съежился, опустил голову, чтобы Полоз не узнал меня. Чуял — если узнает, случится страшное.
И я стоял, стоял так, а эти проверяющие медленно шли вдоль строя. И когда я не выдержал, поднял глаза, Полоз оказался как раз передо мной. Мы встретились взглядами!
Нет, ничего не случилось. Полоз отвел глаза и равнодушно прошел мимо. Но я сердцем почувствовал: узнал!
Он стал что-то тихо говорить незнакомой тетке в чпидов-ской пилотке, и та — издалека уже — оглянулась на меня. И наша Изольда — тоже. Ни скрыться, ни убежать…
С этой минуты я был уверен: беда не минует меня. Какая только, не знал…
В четверг ничего не случилось. А утром в пятницу дежурная надзирательница даже похвалила меня за гладко заправленную койку. Но я все равно боялся.
Потом повели нас на баржу, где после мытья настало страшное время сортировки — направо, налево…
Приближаясь к тамбуру, я обмирал все больше. И вот…
Дежурная мадам Грета глянула на меня, в список, опять на меня. Мигнула.
— А, Викулов! Постой вот здесь. В сторонке. Сейчас за тобой придут.
Ни направо, ни налево. Это еще страшнее, потому что непонятно… Не выдержал я, сказал плаксиво:
— Что я сделал-то?
— Стой, говорят…
Стоял я всего полминуты. Незнакомый дядька — похоже, что из экипажа баржи, — взял меня за плечо заскорузлой лапой:
— Этот, что ли? Пошли…
— Что я сделал-то?..
Он дал мне ладонью между лопаток, я от толчка двинулся рысцой по железному коридору. Уперся в глухую дверь с заклепками. Дядька пихнул меня в эту дверь. Сзади лязгнул засов. Я съежился, стал оглядываться.
Похоже было на карцер. Голые эмалевые стены, яркая лампочка. Окошек не было, лишь в двери — тюремный гла-чок. В босые ступни впивались клепки железного пола. Он был почему-то очень холодный. Я запританцовывал. Тут опять залязгала дверь и в камеру втолкнули двух мальчишек. Один — лет девяти, темно-рыжий, сутулый, другой — совсем малыш. Наверно, шестилетка.
Старшего я немного знал, раньше он тоже обитал на Пристанях. Несколько раз мы сходились у одного костра, а однажды я помог сделать ему кораблик из куска пористого пластика. Звали его Сивка. Сивка-Бурка… Но на «Розалине» я Сивку ни разу не встречал. Наверняка он был с другой палубы. А малыша я вообще видел первый раз в жизни. Он был тощий, с редкими белобрысыми волосами. Перепуганный. Он сел на корточки, поднял на меня синие глазищи и шепотом спросил:
— Зачем нас… сюда?..А Сивка смотрел молча, но тоже перепуганно.
А я, глядя на них, перестал бояться. Вот так, сразу. Будто выключилось во мне что-то. И подступила к горлу горячая злость.
За что они нас так? Будто не людей, а каких-то кроликов, готовых на убой! Мы разве для такой жизни родились на свет? Мы — люди!
Такое возмущение порой толкалось во мне и раньше, но задавленное, тайное. Потому что все вокруг боялись. И все мы были одинаковы — воспитанники четвертой палубы. А здесь были маленькие, гораздо слабее меня. И смотрели… ну, так, будто я мог их защитить… Раньше я не особенно обращал внимание на маленьких, неинтересно мне было с ними. Но сейчас понял — ударю первого же чпида головой в живот, стану кусаться, бить руками и ногами. Пусть убьют! Мне было уже все равно!
Однако никто не открывал. А за белыми стенами вдруг послышалось напряженное гудение, и в ноги через пол пошла щекотка. Сильная такая.
Сивка закричал, запрыгал, а малыш скорчился, раскрыл рот, вытаращил глаза и клубком стал кататься по железным листам с заклепками.
Ток! Фашисты!..
Мне-то напряжение было не страшно, а эти, маленькие, изнемогали. Я подхватил младшего на руки.
— Сивка, прыгай на спину!
