Герберт Уэллс - Человек-невидимка. Роман и рассказы.
В воскресенье вечером Фодерингей пошел в церковь, и, как нарочно, мистер Мейдиг, который интересовался оккультными явлениями, произнес проповедь о «деяниях противозаконных». Мистер Фодерингей не особенно усердно посещал церковь, но его стойкий скептицизм, о котором я уже упоминал, к этому времени значительно поколебался. Содержание проповеди пролило совершенно новый свет на его недавно открывшиеся способности, и он внезапно решил сразу же после окончания службы обратиться к мистеру Мейдигу за советом. Приняв это решение, он удивился, почему не подумал об этом раньше.
Мистер Мейдиг, тощий, нервный человек с очень длинными пальцами и длинной шеей, был явно польщен, когда молодой человек, чье равнодушие к религии было известно всему городку, попросил разрешения поговорить с ним наедине. Поэтому мистер Мейдиг, едва освободившись, провел мистера Фодерингея к себе в кабинет (его дом примыкал к церкви), усадил его поудобнее и, став перед весело пылавшим камином — при этом ноги его отбрасывали на противоположную стену тень, напоминавшую колосса Родосского,— попросил изложить свое дело.
Мистер Фодерингей смутился, не зная, как начать, и некоторое время бормотал фразы вроде: «Боюсь, едва ли вы мне поверите, мистер Мейдиг...» Но потом собрался с духом и спросил, какого мнения он придерживается в вопросе о чудесах.
Мистер Мейдиг внушительно произнес «видите ли», потом еще раз повторил это слово, но тут мистер Фодерингей перебил его:
— Думаю, вы не поверите, чтобы самый обыкновенный человек, например, вроде меня, сидящего вот тут, перед вами, умел с помощью какой-то внутренней своей особенности творить усилием воли всякие чудеса.
— Это возможно,— сказал мистер Мейдиг.— Что-нибудь в этом роде, пожалуй, возможно.
— Если вы разрешите мне воспользоваться какой-нибудь вашей вещью, я покажу вам это на деле,— сказал мистер Фодерингей.— Вот, например, банка с табаком там, на столе. Будет ли чудом то, что я собираюсь с ней сделать? Одну минутку, мистер Мейдиг.
Сдвинув брови, он протянул палец к банке с табаком и произнес:
— Стань вазой с фиалками!
Банка с табаком послушно выполнила приказание.
Увидев такое превращение, мистер Мейдиг вздрогнул и застыл на месте, поглядывая то на чудотворца, то на вазу с цветами. Он ничего не сказал. Наконец он все-таки решился нагнуться над столом и понюхать фиалки: они были только что сорваны и необыкновенно красивы. Затем он опять устремил взгляд на мистера Фодерингея.
— Как вы это сделали?— спросил он.
Мистер Фодерингей подергал себя за усы.
— Просто приказал, и вот вам, пожалуйста! Что это: чудо, или черная магия, или что-нибудь еще? Что это со мной, как вы думаете? Об этом-то я и хотел спросить вас.
— Явление это в высшей степени необычное.
— А неделю назад я не больше вашего знал, что способен на это. Все получилось совсем неожиданно. Моя воля, наверное, обладает каким-то странным свойством, а больше я ничего не знаю.
— Вы только вот это способны делать? А больше ничего?
— Да сколько угодно!— воскликнул Фодерингей.— Все, что хотите!
Он задумался и вдруг вспомнил фокус, который когда-то видел.
— Вот, пожалуйста! — Он протянул руку:—Наполнись рыбой... Нет, не это! Стань прозрачной чашей, полной воды, и чтобы в ней плавали золотые рыбки!.. Так-то лучше. Видите, мистер Мейдиг?
— Удивительно! Невероятно! Или вы необыкновенный... Впрочем, нет...
— Я мог бы превратить эту вазу во что угодно,— сказал мистер Фодерингей.— Во что угодно. Смотрите! А ну-ка, стань голубем!
В следующее мгновение сизый голубь уже порхал по комнате и вынуждал мистера Мейдига наклоняться всякий раз, когда пролетал мимо него.
— Замри! — приказал мистер Фодерингей, и голубь неподвижно повис в воздухе.— Я могу превратить его опять в вазу с цветами,— сказал он и, спустив голубя снова на стол, сотворил и это чудо.— Вам, наверное, скоро захочется выкурить трубку.— И с этими словами он восстановил банку с табаком в ее первоначальном виде.
Мистер Мейдиг наблюдал за этими последними превращениями в молчании, которое было красноречивее всяких слов. Теперь он поглядел круглыми глазами на Фодерингея, осторожно поднял банку с табаком, осмотрел ее и опять поставил на стол.
— М-мда!..— только и мог он сказать.
— Ну, теперь мне будет легче объяснить, зачем я пришел сюда...— И Фодерингей принялся сбивчиво и многословно рассказывать о странных событиях последних дней, начав с происшествия в «Длинном драконе», но то и дело перескакивал на судьбу Уинча, чем сбивал слушателя с толку.
По мере того как он рассказывал, гордость, вызванная в нем изумлением мистера Мейдига, исчезла, и он опять стал самым обыкновенным мистером Фодерингеем, каким его знали все.
Мистер Мейдиг внимательно слушал, сжимая в руках банку с табаком, и выражение его лица постепенно менялось. Когда мистер Фодерингей дошел до чуда с третьим яйцом, священник, подняв дрожащую руку, перебил его.
— Это возможно! — воскликнул он.— Вполне вероятно. Конечно, это поразительно, зато позволяет объяснить некоторые совершенно загадочные явления. Способность творить чудеса есть дар, особое свойство, вроде гениальности или ясновидения. До сих пор оно встречалось очень редко и только у исключительных людей. Но в данном случае... Меня всегда приводили в недоумение чудеса Магомета, йогов и госпожи Блаватской... но теперь все стало ясно. Да, это особый дар! И как превосходно это доказывает правоту рассуждений нашего великого мыслителя,— мистер Мейдиг понизил голос,— его светлости герцога Аргайльского. Здесь мы проникаем в тайны более глубокие, чем обыкновенные законы природы. Да... Так продолжайте, продолжайте же!
Мистер Фодерингей стал рассказывать о неприятном инциденте с Уинчем, а священник, уже забывший недавнее благоговейное изумление и испуг, то и дело прерывал его удивленными восклицаниями и жестами.
— Вот как раз это меня и беспокоит больше всего,— продолжал мистер Фодерингей.— Именно по этому поводу я хочу получить у вас совет. Уинч сейчас в Сан-Франциско. Где это, я не знаю, но он, конечно, там. Но в результате мы оба — и он и я — оказались в весьма затруднительном положении, как вы сейчас сами поймете. Ему, конечно, трудно понять, что с ним стряслось, но, надо думать, он и напуган, и взбешен до крайности, и рвется поскорее рассчитаться со мной. Я уверен, что он все время пытается выехать из Сан-Франциско и вернуться сюда. А я каждые два-три часа отсылаю его обратно, едва вспомню об этом. Он, конечно, не понимает, что с ним происходит, и это, разумеется, его раздражает. И если он каждый раз покупает билет, то изведет уйму денег. Я сделал для него все, что мог, но ему ведь трудно поставить себя на мое место. Еще я подумал, что если преисподняя такова, какой мы ее себе представляем, то его одежда успела обгореть прежде, чем я переправил его в другое место. В таком случае, в Сан-Франциско его могли бы посадить в тюрьму. Конечно, едва я об этом подумал, я тут же распорядился, чтобы на нем немедленно появился новый костюм. Но вы понимаете, как я запутался?
