Алексей Кулаков - Наследник
- Государь.
Развернувшись, владетель царства Русского увидел архипастыря Макария - и небольшой кубок в его руках:
- Губы смочить, и унять первую жажду.
Двинувшись было к митрополиту, великий князь тут же услышал тихое:
- Купель...
И сразу переменил направление в сторону отлитой из серебра большой крестильной купели, наполненной чуть больше своей половины - а владычный митрополит, помедлив, осторожно подошел к месту, где малолетний царевич в полной недвижимости провел последние пять дней. Не откликаясь на имя, не вкушая ни влаги, ни пищи... Присел, внимательно разглядывая расписную штукатурку колонны - а вернее, отпечаток детского плеча и спины, словно бы вплавленный в твердый раствор. Затем склонился еще ниже, разглядывая четкий след небольшой ладони на полу, и недоверчиво ткнул в него пальцем. Каменная плитка, как и ожидалось, оказалась до неприятности твердой.
- М-да.
Меж тем, добравшись до купели, Иоанн Васильевич присел на одно колено, правой рукой удерживая сына, а левой зачерпнул святой воды. Ладонь опустела, а затем его первенец привстал, погружая уже свои руки в большую чашу. Окончательно утвердился на ногах, и тут же наклонился, отчего часть его гривы, отросшей еще больше и вдобавок покрывшейся словно бы странным пеплом, упала на водную гладь - затем аккуратно омыл лицо, окончательно убирая с него последние следы засохшей крови и замер, разглядывая мокрые пряди спутанных волос. Еще не так давно бывшие иссиня-черного цвета, а теперь почти сливающиеся с полированным серебром купели... Легонько ударив рукой по своему отражению, царевич довольно улыбнулся, затем сложил ладошки ковшиком и зачерпнул воды:
- Батюшка.
Осторожно приложившись, великий князь сделал несколько мелких глотков. Влага была вкусна, как самое изысканное вино, согревала и одновременно была прохладна, растекаясь по жилам легким морозным огнем, смывая все тревоги и печали. Удивленно выдохнув, порозовевший Иоанн Васильевич глянул в купель и задумчиво пробормотал:
- Вот она какая, живая вода?
- Владыко.
Митрополит Московский и всея Руси, незаметно вставший позади отца и сына, чуть помедлил, разглядывая заметно посвежевшего великого государя, а затем тоже испил из детских рук. Выпрямился, на глазах начиная розоветь, глубоко вздохнул и несколько раз перекрестился на храмовый алтарь - а отрок, выждав некоторое время, под его взглядом провел рукой над массивной серебряной чашей. Небрежно, но ОЧЕНЬ характерно.
- Сынок, поведай-ка нам с архипастырем, что с тобой приключилось.
Десятилетний отрок послушно кивнул, открыл было рот, и... Опять закрыл, повернув голову на гулкий шепот со стороны охраны:
- Не велено!..
И десятник постельничих сторожей, буквально загривком ощутивший на себе тяжелый царский взгляд, и князь Курбский, напиравший на него с целью проскользнуть поближе к своему господину, как-то резко растеряли свой задор. А потом и вовсе подались в стороны, пропуская великого государя с наследником: владетель царства Московского весьма кстати вспомнил о любопытной толпе снаружи собора, а так же о том, что толпа эта имеет свойство увеличиваться. Нет уж, в Теремном дворце как-то оно спокойнее будет, да и важные разговоры вести заметно сподручнее.
- Расступись! А ну, дорогу!..
Увеличилась не только толпа зевак, но и стража, так что до государевых покоев отец и сын добрались без малейших помех и задержки. Рыкнув стоящим у дверей рындам, чтобы никого не допускали (кроме отче Макария, разумеется), царь развернулся, отошел от двери и опять превратился в любящего родителя:
- Так что с тобой случилось, сыно?
- Я теперь знаю, как скинуть проклятия со всей семьи!
- Тшш!.. О таком тихо надо говорить, сынок.
Прижавшись боком к отцу, его наследник послушно убавил голос:
- С себя и Ваньки уже снял, с Дуньки и Федьки тоже сниму. И с тебя, батюшка - только не сразу. Сказано было мне, что если исполню все зароки свои, род наш будет править еще тысячу лет, а государство прирастет многими землями.
Сжав кулаки так, что пальцы побелели от глубоко впившихся в кожу перстней, московский государь очень тихо поинтересовался:
- И сколько еще православных душ надобно для этого спасти?
- Сто тысяч, батюшка.
Иоанну Васильевичу поначалу показалось, что он ослышался. Затем, что он чего-то там недопонял:
- Сколько?!!
- Сто тыщ. А кроме того...
Мальчик еще больше приглушил голос и что-то жарко зашептал в отцовское ухо - уж так-то точно никто не подслушает.
- Дело лекарское? Так. Ага. Это верно, иной в самой лютойсече выживет, а вот потом, от ран да иной нужи... Постой-постой. В каждом городе по лечебной избе? Да на то никакой казны не хватит!..
Долгие мгновения тихого шепота, и великий государь сам отстранил от себя первенца, недоверчиво всматриваясь в его усталое лицо:
- Не путаешь? Серебро и рассыпное золото? В ханстве Сибирском да за Каменным Поясом? Хмм!.. И много ли того добра?
Видя, как усердно кивает сын, царь не на шутку озадачился. От таких новостей голова не то что кругом шла - вообще отказывалась думать.
- И доброе железо. И каменья самоцветные. А, еще мрамор, соль и медь.
С силой потерев лицо, и не заметив, как одно кольцо оставило на щеке царапину, Иоанн Васильевич подвел итог:
- Буду думать.
Тряхнул головой, прогоняя лишние (пока) мысли, и для собственного успокоения поинтересовался:
- Так ты из-за этого? Ну, в храме пять ден?..
Видя, как с губ сына разом пропала улыбка, хозяин покоев (да и дворца с государством тоже) насторожился.
- Что? Я не расслышал, Митя.
- Это была плата, отец. Узнав столь многое, я обрадовался. Чуть темного с Федьки скинул - так он сразу ожил, играться стал... А потом я возгордился, пожелав узнать, как мне быстрее все мои зароки исполнить.
В покои, едва слышно скрипнув дверью, ступил митрополит Макарий, приотставший дабы распорядиться о судьбе живительной воды. Дело новое и необычное, за таким лучше самому доглядеть - потому как даже стража, и та примеривалась отхлебнуть глоток-другой.
- Батюшка?
Ласково прижав к себе сына, царь быстро ему что-то шепнул, пытливо заглянув в глаза.
- Ты продолжай, Мить, от архипастыря у нас тайн нету.
Двое мужчин, зрелый и пожилой, с одинаковым вниманием уставились на десятилетнего отрока - а тот, прикрыв веки, стал говорить страшные вещи:
- В год семь тысяч семьдесят девятый от Сотворения мира, в мае месяце, придет на Русь в силах тяжких хан крымский Девлет-Гирей. Предатели укажут ему дорогу, войско же русское по уговору с ханом отвлечет своими отрядами Жигимонт - и предадут огню нечестивые басурмане посады московские и Земляной да Китай-город, разорят все окрест, захватив полон доселе невиданный - многие тысячи христиан. Но не меньше их сгинет и в великом пожарище.
