Роберт Сойер - Неандертальский параллакс
И конечно же в этом бесконечном будущем существовании Господь воздаст за все обиды, которые причинили… ей в том числе.
И этот ублюдок, ублюдок, напавший на неё, будет гореть в Аду.
И ничего, что она так и не сообщила о преступлении; нет никакого способа избежать последнего суда.
Но… но…
— А как поступают в вашем мире? Что у вас делают с преступниками?
Би-ип.
— С людьми, которые нарушили закон, — пояснила Мэри. — С теми, кто намеренно нанёс другому вред.
— Ах, — сказал Понтер. — У нас с этим почти нет проблем, поскольку почти все плохие гены давно вычищены из нашего генофонда.
— Что? — воскликнула Мэри.
— Тяжкие преступления караются стерилизацией не только самого преступника, но и всех, у кого хотя бы половина генетического материала общая с ним: братья и сёстры, родители, дети. От этого двойной эффект. Во-первых, их дефектные гены исключаются из оборота, и…
— Как в обществе без сельского хозяйство вообще появилась генетика? К примеру, у нас она выросла из селекции растений и животных.
— Мы не разводим животных и растения для еды, но мы одомашнили волков, чтобы они нам помогали на охоте. У меня самого есть собака Пабо, которую я очень люблю. Волки очень восприимчивы к селективному разведению; результат очевиден.
Мэри кивнула; звучало вполне правдоподобно.
— Вы сказали, что у стерилизации преступников двойной эффект.
— Ах, да. Кроме прямого исключения дефектных генов эта мера заставляет семью заботиться о том, чтобы никто из её членов не вступал в серьёзный конфликт с обществом.
— Да уж, надо полагать, — сказала Мэри.
— Конечно, — сказал Понтер. — Вы как генетик, разумеется, знаете, что единственным реально существующим видом бессмертия есть бессмертие генетическое. Жизнью движут гены, которые хотят обеспечить собственное воспроизводство. Поэтому наше правосудие касается генов, а не людей. Наше общество практически не знает преступлений, потому что система правосудия нацелена на то, что на самом деле движет жизнью: не на отдельных людей, не на обстоятельства, но на гены. Мы сделали так, что наилучшей стратегией выживания генов стало соблюдение закона.
— Ричард Докинз[29] одобрил бы, я полагаю, — сказала Мэри. — Но вы упомянули об этой… практике стерилизации в прошедшем времени. Её прекратили?
— Нет, но в наши дня в ней почти нет нужды.
— Она была настолько успешна? У вас больше нет серьёзных преступлений?
— Практически никто не совершает их из генетической предрасположенности. Существуют, конечно же, биохимические расстройства, ведущие к антисоциальному поведению, но их лечат медикаментозно. До стерилизации доходит крайне редко.
— Общество без преступности, — сказала Мэри, изумлённо качая головой. — Это, должно быть… — Она замолкла, задумавшись над тем, стоит ли так явно выражать своё восхищение. — Это просто сказка. — Потом нахмурилась. — Но наверняка многие преступления остаются нераскрытыми. Ну, то есть, если неизвестно, кто совершил преступление, то преступник останется ненаказанным, или, в случае биохимического расстройства, невылеченным.
Понтер моргнул.
— Нераскрытые преступления?
— Ну да. Когда полиция, — би-ип, — или кто у вас занимается поддержанием законности, не смогла установить, кто преступник.
— Таких преступлений не бывает.
Мэри почувствовала, как у неё напряглась спина. Как и большинство канадцев, она была против смертной казни из-за возможности казнить не того. Все канадцы несли бремя стыда за несправедливое заключение Гая Пола Морина, который десять лет гнил в тюрьме за убийство, которого не совершал; Дональда Маршалла-младшего, который провёл в заключении одиннадцать лет за убийство, которого тоже не совершал; Дэвида Милгаарда, просидевшего двадцать три года за изнасилование и убийство, в которых не был виновен. Кастрация была самым мягким из наказаний, которым она хотела бы подвергнуть того, кто её изнасиловал, но если бы из-за неё такое сотворили с непричастным человеком, как она смогла бы с этим жить? А дело Маршалла? Нет, бремя стыда за этот случай несли не все канадцы, а лишь белые канадцы. Маршалл принадлежал к племени микмак, и его заявления о невиновности были проигнорированы белыми судьями просто потому, что исходили от индейца.
Впрочем, возможно, сейчас она думает скорее как атеист, а не как добрая католичка. Верующий обязан считать, что Милгаард, Морин и Маршалл получат воздаяние на Небесах, которое искупит всё, что им пришлось пережить на земле. В конце концов, собственный сын Господа был казнён несправедливо, даже по стандартам Римской Империи; Понтий Пилат не считал Христа виновным в преступлениях, в которых его обвиняли.
Но из рассказанного Понтером вырисовывалось что-то похуже Пилатова суда: жестокость стерилизации вкупе с абсолютной уверенностью в том, что виновный установлен со стопроцентной точностью. Мэри с трудом сдержала дрожь.
— Откуда вы знаете, что приговорённый действительно виновен? Вернее, откуда вы знаете, что не приговорили невиновного?
— По архивам алиби, — объяснил Понтер, как нечто совершенно очевидное.
— По чему?
Понтер, по-прежнему сидя на другом краю дивана в кабинете Рубена, поднял левую руку и повернул её так, чтобы внутренняя сторона запястья была повёрнута к ней. Мэри увидела компаньон со сменяющимися на нём чужими цифрами.
— По архивам алиби, — повторил он. — Хак постоянно передаёт информацию о моём местоположении и трёхмерное изображение того, что меня окружает, и меня самого, того, что я делаю. Конечно, с тех пор, как я попал сюда, её сигналы до архива не доходят.
В этот раз Мэри не смогла подавить дрожь.
— Вы хотите сказать, что живёте в тоталитарном обществе? Что за вами постоянно наблюдают?
— Наблюдают? — бровь Понтера заползла на надбровный валик. — Нет-нет-нет. Никто не просматривает передаваемые данные.
Мэри озадаченно нахмурилась.
— Тогда что с ними происходит?
— Они записываются в мой архив алиби.
— А что это, собственно, такое?
— Компьютеризированное хранилище информации; куб из особого материала. Информация необратимо кодируется в его кристаллической структуре.
— Но если никто её не просматривает, тогда зачем?
— Я неправильно интерпретировала ваше слово «алиби»? — спросила Хак своим собственным, женским голосом. — Я понимаю алиби как доказательство того, что во время совершения преступления обвиняемый находился в другом месте.
