Вячеслав Рыбаков - Гравилет «Цесаревич». Фантастические произведения
Но я так и не пошел, а теперь, в отчаянии, вспомнил.
Я сразу узнал ее голос.
– Тоня? Здравствуй, Тоня.
И она сразу узнала мой голос.
– Глебушка! Надо же! Здравствуй! У тебя что-то случилось?
И мне стало легко и почти не стыдно. Только пиджак нескладно топорщился на спине.
В трубке отдаленно рокотали стиральные барабаны.
– Да, Тоня, случилось. Ты можешь сейчас разговаривать?
– Конечно!
– Послушай. Вы к маме не собираетесь в ближайшие дни?
– Хочешь отдохнуть? Сколько раз я тебя звала…
– Нет, Тоня… Тоня. Мне нужно… Мои сейчас в Рощино, на даче, и мне нужно как можно скорее до них добраться. Извини меня, что я прошу… Но я просто в чудовищном положении, и мне не к кому обратиться, кроме тебя.
Она помолчала.
– Я позвоню Толе, Глебушка. Мы не собирались пока, но я узнаю, – ее голос был чуть-чуть погасшим, но таким же мягким, как вначале. – Может, он сумеет.
– Как мне узнать?
Она опять помолчала.
– Через полчаса я кончаю работать, может, даже пораньше вырвусь, раз такое… Ты приходи ко мне, я буду дома через часика полтора и к этому времени все узнаю. Помнишь дорогу? Придешь?
Теперь помолчал уже я.
– Приду.
– А я к этому времени все-все узнаю, – повторила она.
Свеча
– Ой, ты знаешь, Глебушка, я не дозвонилась пока. Его дома нет, жена сказала, к одиннадцати будет. Но ты не волнуйся, пожалуйста, я позвоню еще, буду выскакивать и звонить. А пока давай посидим немножко. Ты не торопишься?
– Нет.
– Садись сюда. Вот сюда, вот стульчик, как в тот раз. Ты ужинал?
– Нет.
– Я так и думала. Я картошечки пожарила. Котлетку будешь?
– Ну что ты, Тоня…
– Будешь, будешь! А то скучно так сидеть. И смотри, что у меня еще есть. О!
– Господи, Тоня! Зачем…
– Немножко, по рюмочке. Ну я же тебя так давно не видела. Праздник!
– Спасибо… Хватит! Вот столько…
– Конечно, и мне вот столько. Ой, Глебушка, миленький, как хорошо мы посидим! Сейчас… Солнце мне так в глаза, тебя не вижу. Задернем занавесочки, а? Видишь, у меня занавесочки новые! Плотные такие, ничего сквозь не видно. А то в тот раз вон из того окошка дядька глядел. Вот, теперь уютно. А давай свечку зажгем? Или выпьем сначала по глоточку? Ты ешь, остынет ведь! Вот, смотри, какая свеча красивая! Ты извини, я суечусь не в меру… Я уж думала, никогда тебя больше не увижу. А ты взял да и позвонил, молодец какой! Ну, по глоточку…
– Твое здоровье, Тоня.
– И твое. И твоих родных. А смотри… только обещай, что возьмешь. Обещаешь? Ну, обещаешь?
– Обещаю…
– Во-от. Это я твоему мальчику сегодня купила. Правда, симпатичный? Хитрющий, да? Чаф-чаф-чаф!
– Тоня… Нет, я не могу. Это же дорого.
– Ну могу я тебе раз в год подарочек сделать? Обещал, обещал! Твое! Ну? По глоточку? Котлетка не остыла? Как свеча красиво горит, правда? Ну, пригубь, пожалуйста.
– Тонь, а где ты водку взяла? Мы тут с другом хотели принять чуток – везде только азербайджанский по сто семьдесят три.
– Надо было меня свистнуть. Ты впредь если что – ко мне. Гоша – помнишь?.. ну, неважно… он же на разливе работает. У него казенки всегда возьмешь, хоть залейся. И сверху не хапает… Я сразу с работы туда – прыг!
– Когда ты только успела…
– А я, как ты позвонил, в десять раз быстрее шевелиться начала. Ни скуки, ни усталости…
– Почему?
– По кочану. Обрадовалась, что тебе хоть что-то от меня понадобилось.
– А почему обрадовалась?
– А потому что ты не козел.
– А что это такое?
– Ой, да все ясно, вот пристал. Чего ты не ешь? Не нравится, да? Невкусно?
– Вкусно. Просто совершенно не хочется есть.
– А ты тогда выпей. И я с тобой.
– Да меня уж и так развезло.
– Развезло… Знаешь ты, что такое развезло… Просто расслабился, и глазки стали не такие больные… Ты прям уж такой замученный пришел, сердце в клочья.
– Все замученные.
– Ой, не скажи. Многим такая жизнь по сердцу. Кричи, бегай, рви – а делать ничего не надо. А ты, я ж знаю – работал бы да работал…
– Откуда знаешь?
– Оттуда. Ой, я сама запьянела. Вот здорово! Налей теперь ты, мужской рукой. Ага, хватит. И себе, себе! За то, чтоб у нас все было хорошо. Жаркая погода какая, да? Я так рада за твоих, что они в такую погоду отдыхают на свежем воздухе. Мальчик, верно, загорел, носик облупленный… А тут – духота. Можно, я переоденусь немножко? Полегче чего-нибудь… Отвернись, пожалуйста, на секундочку. А посмотри, какой я себе купальничек скомстралила. Как тебе?
– Тоня, а у тебя шрам поблек.
– Ой, Глебушка, не надо. Ты мне просто приятное хочешь сказать, от доброты. Шрам и шрам, привыкла.
– Честное слово.
– Как тебе купальничек мой?
– Оч-чень молодежный. Если прищуриться, как будто его и нет.
– Ой, ну ты скажешь! Цирки какие…
– Неужели сама?
– Конечно. Можно, я так посижу? И ты пиджачок снимай. Что за глупость – в такую жару, в доме, этак париться?
– Я с ним сроднился, Тоня.
– Не позволю. У тебя даже личико блестит от жары. Сама сниму.
– Тоня, не надо!
– Еще отбивается! Девушка за ним ухаживает, а он отбивается! Щас раздену! А ну, руки вверх! Да ты что, драться со мной бу… Ой!
– Ну, вот.
– Глебуш… Ой, еще! Твердые какие… Глебушка, что это?
– Крылья растут, Тоня.
Она потрясенно накрыла рот ладонями и несколько секунд стояла, чуть раскачивая головой.
– Бедный… Что же теперь?
– Не знаю.
– Из-за этого тебе и надо туда?
– Да. Могу ведь даже не успеть попрощаться, Тоня. Как они тут будут без меня в этой каше – ума не приложу…
– Прости меня. Ой, какая я змея! Прости!
– За что?
– Потом скажу… Как торчат. Совсем скоро, да?
– Быстро зреет. Будто, знаешь, долго собиралось и прорвало наконец. Так обидно, Тоня, ты не представляешь… Ведь я же не хочу!
– Больно?
– Сейчас уже не очень. Только, знаешь, чудно как-то. Одеревенело.
– Можно я их поцелую?
– Почему именно их?
– Потому что им больно.
– Нежная ты девочка, Тоня. Жаль мне тебя…
– А мне-то тебя как жалко, ты б знал… Сколько слышала, в газете читала один раз… А не видала. У наших-то ни у кого… Чего же это такое?
– Никто не знает.
– И куда ж ты?..
– Никто не знает.
– Я бы с тобой куда угодно полетела… Да где уж. Ты сколько весишь?
– Шестьдесят три, кажется.
– Ну! А я под семьдесят! Одни сиськи кило на четыре тянут, в каждой очереди какой-нибудь пердун да упрется локтем, как бы в тесноте… Глебушка. А Глебушка… Я ведь тоже, значит, тебя больше никогда не увижу. Давай я постелю, а? Пожалуйста…
