Валерий Вотрин - Журнал «Приключения, Фантастика» 4 96
— Для чего она была нужна, по-моему, понятно. — Командир вновь вздохнул и, не торопясь, опустился в свое кресло. — Наверное, для того, чтобы я первым сумел всадить добрый заряд флазера в его паршивую рожу. — Чуть помедлил и более конкретно изъяснился: — А точнее — чтобы я его просто-напросто укокошил… И если все, что ты говоришь — правда, то логика тут кажется, есть.
— Какая же? — Ленц вскинул брови и тоже уселся.
— А самая обыкновенная — чтобы сделать сравнение и вывести результат.
— И когда результат был получен, — воодушевленно подхватил его мысль коллега, — фантом был уничтожен как ненужная деталь, вернее — информация! Правильно?
— Скорее всего — так! — Андрей тоже оживился. — Своеобразная работа мозга, только шиворот-навыворот!.. Если наш мозг апеллирует увиденными образами, сравнивая и сопоставляя их, и делает это в пределах своей черепной коробки, то данная чертова субстанция, по-видимому, сначала материализует их, а затем уж тасует, как карточную колоду. Но не в своем организме, нет, — а во внешнем, окружающем ее мире. Точно! И лишь потом, увидев результат живого общения реальности и псевдореальности, делает выводы!
— И после сразу же, незамедлительно, уничтожает эти материализованные образы, превращая их в песок, в отходы! — тут же продолжил размышления своего командира Ленц. — И если наш организм перерабатывает и укомплектовывает свои шлаки так, чтобы впоследствии они легко и быстро распались на безвредные, а иногда и полезные вещества, то этот, так называемый представитель живой материи самый обыкновенный лентяй и лежебока, — он нисколечко не утруждает себя работой, а просто-напросто выбрасывает их, эти отходы.
— Наверное, так оно и есть… — проговорил Андрей и с явным сарказмом заметил: — То-то и завалено здесь все кругом этим… этим шлаком. Прибирать-то никому. Хотя… — Он криво усмехнулся, неожиданно о чем-то напряженно задумался и вдруг бросил, казалось, совсем о другом: — Да нет, ерунда все это!..
— Что — ерунда? — живо откликнулся Ленц. — Не упростили ли мы все это до абсурда, ты это хотел сказать?
— Может быть, — все так же задумчиво обронил Андрей, затем поднял на Ленца глаза и спросил: — А ты что-то другое имел в виду?
— Видишь ли, командир, меня в первую очередь почему-то тревожит другое, а именно — что твой двойник первым схватился за оружие… А нельзя ли допустить, что на каком-то определенном этапе своего развития они уже не просто копируют нас, уже не просто подчиняются своему, так сказать, более материальному собрату, а действуют как-то по-другому, иначе, а? — И уставил на Андрея пристальный взгляд.
Командир округлил глаза, перестал дышать, а потом недоуменно выдохнул:
— Ты хочешь сказать, что они?.. — И недоговорив, неожиданно прыснул.
— Да, именно то, о чем ты только что подумал… И, пожалуйста, не лыбься! Они наверняка на каком-то особенном уровне существования начинают жить уже своей, резко отличительной от тебя, от меня, от всех нас жизнью. И, по-моему, берут из этой нашей жизни самое плохое, самое отвратительное, самое что ни на есть худшее! Ибо только они — эти простые, незамысловатые, я бы даже сказал, первобытные, вернее, животные рефлексы проще всего поддаются копированию, а значит, в первую очередь и вживаются в свою новую субстанцию!..
Андрей поджал губы, нервно потер переносицу, а затем неторопливо, вполголоса, словно рассуждая сам с собою, пробормотал:
— Слушай, если все это принять за основу, за правду, то будет понятно, почему он сразу же, еще при первой встрече, попытался защититься от меня своим флазером. Дикарь — он и есть дикарь! Так? — И вопросительно глянул на своего штурмана.
— Не совсем, друг мой, не совсем. Он не просто дикарь. Он — цивилизованный дикарь, грамотный дикарь. И он не защищался, нет. Он просто пытался тебя укокошить. Да, да — укокошить! Так сказать, твоя самая плохая, самая низменная, самая что ни на есть паршивая половина пыталась убить твою другую — самую хорошую, самую пристойную, самую человеческую половину. Убить — и, возможно, завладеть твоим звездолетом, настоящим звездолетом!
— Но тот — ихний — ведь тоже настоящий!
— Скорей всего — да. Принцип работы у него, по-видимому, такой же, хоть и, наверное, как бы вывернутый наизнанку. Разумеется, если рассматривать его с точки зрения нашей логики — логики понимания видимых вещей…
— Тогда нахрена им другой, то есть наш звездолет?
Ленц чуть помедлил, затем вздохнул и шутливо-поучительным тоном поведал:
— Еще с древнейших времен, дорогой мой начальник, было известно — чем больше у дикарей камней и дубинок, тем сильнее и могущественнее они себе кажутся.
— Да, наверное… — опустив голову, пробубнил себе под нос Андрей; он немного помолчал, потом смахнул ладонью неожиданно выступивший пот на лбу и резко поднял на Ленца глаза. — Так ты хочешь сказать, нам нужно быть начеку, да?
— Непременно, командир!
Пауза наступила, казалось, внезапно, неожиданно, словно вылетела откуда-то из пустоты, из чего-то потустороннего, скрытого от глаз, но которое находилось рядом, прямо здесь, возле них; звенящая в голове тишина давила своим невидимым, но мощным телом на уши, глаза, мозг. Однако космолетчики почему-то упорно продолжали молчать, уставившись затуманенными от беспокойных раздумий взглядами в пространство иллюминаторов. А там — весело, беспечно резвились маленькие, безобидные вихри-«человечки»; и хотя звездные скитальцы, кажется, подошли вплотную к разгадке тайны этой планеты, им вдруг сделалось грустно и обидно. Но не страшно, нет. Именно — грустно и обидно. За них, этих беззаботных, вечно празднующих «стрекоз», за их уныло-скучный, песчано-однообразный мир. За разум вообще. Однако где-то глубоко в душе, на самых затворках их растревоженного сознания, они надеялись, — а вдруг ошиблись? Вдруг тут что-то не так? И эти вездесущие вихри-волчки были всего лишь порождением атмосферных процессов на этой по-своему привлекательной планете, и никаким разумом, разумеется, не обладали.
Но тогда кто помог им заделать пробоину в корпусе звездолета?! Ведь поблизости, а вернее — на сотни парсек вокруг нет ни одной населенной планеты?! Кто этот невидимый и таинственный друг и защитник?! Кто?!.
Андрей и Ленц резко повернули головы друг к другу — и тотчас обменялись вопрошающими взглядами. Как будто враз подумали об одном и том же. А может так оно и было? Наверное. Ведь эти два, казалось, совершенно не похожих друг на друга человека за свои долгие дни, недели, месяцы, а то и годы полетов по безбрежной и молчаливой Вселенной так изучили друг друга, что могли бы понять своего товарища и не разговаривая с ним, лишь взглянуть тому в глаза, а то и просто так, сидя рядом…
