Мэри Расселл - Птица малая
Теперь дыхание выровнялось, и Эдвард Бер понял, что лекарство наконец подействовало. Оно было гораздо эффективней, если его принимать при первых подступах головной боли. Эдвард старался не пропускать эти приступы, но многие из них Эмилио скрывал. В этот раз боль накатила с пугающей внезапностью — и неудивительно: сидеть и читать обвинения в свой адрес вот так, под пристальным надзором, когда любое, даже самое крохотное проявление твоих чувств анализируют, пытаясь найти хоть какую-нибудь подсказку.
Эдвард Бер видел такое и раньше: телесные муки облегчают душевные. Иногда это головная боль, как у Эмилио. Иногда адски болит спина или невыносимо ноет в животе. Иногда саморазрушение с помощью алкоголя — тоже попытка притупить чувствительность и приглушить страдание. Столько людей хоронит боль души в своих полумертвых телах, думал Эдвард. Даже священники, которые должны понимать и принимать страдание.
Брат Эдвард провел много часов, наблюдая, как Эмилио спит, и молясь за него. Конечно, он слышал рассказы о Сандосе, прежде чем был назначен заботиться о нем. И, ухаживая за его телом, Эдвард знал о повреждениях, нанесенных не только рукам Эмилио и безмолвно рассказывающих омерзительную повесть. Впервые эти сведения обнародовали, когда Эдвард еще был женат, до того как он мог хотя бы помыслить о нынешней жизни или представить, что встретится с одним из главных действующих лиц, но, естественно, его это заинтересовало. В конце концов это была новость века. Эдвард вспоминал дразнящие намеки, драматичные разоблачения, скандальные отзывы, заслонившие научную и философскую важность миссии на Ракхат. Затем, уже во второй раз, передачи таинственным образом прекратились, и началось долгое ожидание, пока вернется Сандос, принеся с собой единственную надежду на какое-то объяснение.
Само выживание Эмилио было невероятным, чтобы не сказать чудесным. Оставаясь один в течение стольких месяцев, находясь на примитивном судне, управляемом лишь немногим менее примитивными компьютерами, он был обнаружен в секторе астероидного пояса, принадлежащем корпорации Обаяши, когда корабль поддержки отследил автоматический сигнал бедствия. К тому моменту Эмилио был настолько истощен, что поджившие шрамы на его руках вновь открылись. Он бы истек кровью, если бы люди Обаяши не подобрали его вовремя.
Брат Эдвард осознал, что он, возможно, единственный искренне рад тому, что Эмилио нашли живым. Даже Джон Кандотти не был уверен, что это к лучшему, и допускал, что смерть могла оказаться к бедняге добрее жизни, а Бог — милосерднее людей.
Эдвард не знал, что думать об убийстве Аскамы или волне насилия, якобы инициированной иезуитскими миссионерами. Но если Эмилио Сандос — изувеченный, всеми покинутый, совершенно одинокий — обратился к проституции, кто мог его осуждать? Во всяком случае не Эдвард Бер, который имел представление о силе духа этого человека и мог оценить, сколь сложно было довести Сандоса до состояния, в котором его нашли на Ракхате. Йоханнес Фолькер, напротив, был убежден, что Сандос попросту опасный негодяй, при отсутствии внешнего контроля пустившийся во все тяжкие. Мы есть то, чего боимся в других, подумал Эдвард и попытался вообразить, как Фолькер проводит свободное время.
В дверь тихо постучали. Эдвард бесшумно поднялся и вышел в коридор, притворив за собой дверь.
— Спит? — спросил отец Генерал.
— Да. И будет спать еще несколько часов, — тихо сказал брат Эдвард. — Стоит начаться рвоте, как мне приходится впрыскивать програин, а это его отключает.
— Отдых ему не повредит.
Винченцо Джулиани потер лицо обеими ладонями и прерывисто вздохнул. Посмотрев на брата Эдварда, покачал головой:
— Он признал, что все это правда. Но готов поклясться: он был ошеломлен.
— Сэр, могу я говорить откровенно?
— Конечно. Прошу.
— Я ничего не могу сказать об убийстве. Я видел Сандоса в гневе, хотя он всегда обращал его на себя. Сказать по чести, он может быть очень жестоким. Но, святой отец, вы только прочтите медицинские отчеты. Я видел…
Брат Эдвард умолк. Он не говорил об этом никому, даже Эмилио, неизменно молчаливому в первые дни, когда он был слишком слаб, чтобы подниматься с постели. Возможно, отчеты были слишком специальными. Возможно, отец Генерал не понимал, как разрушительна содомия и в каком отчаянии должен находиться Сандос…
— Это было зверство, — сказал брат Эдвард прямо. И смотрел на отца Генерала, пока Джулиани не моргнул. — Эмилио не тешит себя болью. Если он и был шлюхой, это не доставляло ему удовольствия.
— Я не считаю, что работа всегда в радость, Эд, но понял вашу мысль. Эмилио Сандос — не развращенный распутник.
Джулиани подошел к двери и помедлил, прежде чем вступить в комнату. Большинство людей просты по своей сути. Они ищут безопасности или власти, хотят чувствовать себя полезными, или уверенными, или компетентными. Ищут причину, чтобы драться; проблему, чтобы решить; место, чтобы устроиться. Стоит постичь, чего ищет человек, как начинаешь его понимать.
— И кто же он, во имя Иисуса?
Это был вопрос, над которым Джулиани так или иначе размышлял на протяжении шестидесяти лет. Он не ждал ответа, но получил его.
— Душа, — сказал Эдвард Бер, — которая ищет Бога.
Винченцо Джулиани посмотрел на толстого маленького человечка, стоящего в коридоре, затем на Сандоса, спавшего под воздействием лекарств, которые усмиряли страдания его тела, и спросил себя: «А что если так и было — все время?»
Когда Эмилио очнулся, была глубокая ночь. Он осознал, что рядом горит настольная лампа, и произнес тихим, невнятным со сна голосом:
— Я в порядке, Эд. Тебе не нужно тут сидеть. Иди спать.
Не услышав ответа, он развернулся, приподнявшись на локте, и увидел не Эдварда Бера, а Винченцо Джулиани.
Прежде чем Сандос смог вымолвить слова, которые рождались в его сознании, Джулиани заговорил.
— Эмилио, мне очень жаль, — сказал он, спокойной убежденностью своего голоса скрывая обдуманный риск, на который шел. — Ты был заочно приговорен людьми, которые не имели права судить. Я не могу придумать, как мне извиниться. Я не жду, что ты простишь меня. Или кого-то из нас. Мне очень жаль.
Он наблюдал, как Сандос впитывает слова, будто иссохшая почва — капли дождя. Что ж, подумал Джулиани, значит, вот как ему это видится.
— Если ты сможешь выдержать, я хотел бы начать заново. Знаю, это будет нелегко, — но полагаю, ты нуждаешься в том, чтобы рассказать свою историю, и уверен, что нам необходимо ее выслушать.
Лицо Эмилио придвинулось к нему, гордость боролась в нем с изнеможением, которого не излечить сном.
