Журнал «Если» - Журнал «Если» 1993 № 03
Сторм некоторое время молчала.
— Возможно, ты прав, — наконец признала она. — У нас ты мог бы заслужить славу блестящего полководца.
— Мне это неинтересно, — ответил он искренне. Она выпрямилась, ее прозрачная одежда плотно облегла тело.
— Что ты сделаешь со мной?
— Не знаю, — сказал он грустно. — Ты смертоносна. Но я… я не могу убить тебя.
Она улыбнулась:
— Придешь навестить меня?
— Нет.
— Придешь. Тогда и побеседуем, — она отвела в сторону меч британца, сына Ори, подошла к Локриджу и поцеловала его. — До свидания, Барс.
— Уберите ее, — взревел он. — Связать! Только осторожнее. Не причиняйте ей боли.
— Куда ее, отец? — спросил Стрела.
Локридж молча отошел в сторону и оказался на площади перед Длинным Домом. Скрюченное, сухое тело Ку лежало у его ног.
— Здесь, — принял он решение и указал на Длинный Дом. — В ее логове. Выставите охрану. Похороните павших и помогите раненым.
Он следил, как ее провели за порог. Опьянение победой звенело в ушах, бродило в крови. Он не мог успокоиться и не мог сдерживать себя. Он бежал по деревне и кричал:
— Люди Эвильдаро, Люди Моря, мы пришли освободить вас! Ведьма свергнута! Мои воины бьются за вас! Если среди вас остались мужчины, выходите!
И они начали появляться: один за другим из хижин выходили охотники и рыбаки, вооруженные кто чем. Ведомые его сыновьями, они пробежали через священную рощу и обрушились на продолжавших сопротивляться Людей Боевого Топора.
И строй врагов сломался.
Когда была перевернута последняя колесница и последний ют бежал, ища спасения на вересковых пустошах, Локридж приказал привести пленников. Витукар оказался цел и предстал перед Локриджем со связанными за спиной руками, сразу же узнав его и с вызовом глядя ему в глаза.
Локридж сочувственно смотрел на несчастных ютов.
— Вам больше ничто не угрожает, — сказал он. — Завтра вы можете уйти. Это место принадлежит нам. Оно не ваше. Но наш человек пойдет вместе с вами, чтобы говорить с другими племенами о мире. Витукар, я надеюсь, ты тоже будешь там.
Ют вздрогнул.
— Брат, — сказал он. — Не знаю, что за странная напасть так изменила тебя всего за одну ночь. Но поверь, мы по-прежнему кровные братья, ты и я. Всегда можешь рассчитывать на меня.
Локридж помог ему подняться.
— Освободите его. Он мой друг.
Озирая своих людей, Барс понимал, что его дело еще не закончено. Жизнь в Уэстхейвене была надежно устроена. В следующие двадцать или тридцать лет — в зависимости от того, какой век ему предопределен, — такой же племенной союз ему предстоит создать и здесь, в Дании.
Если только не помешает Сторм…
Человек подбежал к нему и упал в ноги, едва не касаясь лицом земли:
— Мы не знали! Мы не знали! Мы слишком поздно услышали!
Ночь, как саван, опустилась на глаза Локриджа. Он закричал, требуя принести факелы, и со всех ног бросился к Длинному Дому…
Она лежала в холодном безжалостном свете мерцающих сфер. От ее красоты не осталось и следа: задушенный человек, с посиневшей кожей, вывалившимся изо рта распухшим языком и выпученными глазами не может выглядеть привлекательным. И все же в загадочном блеске ее разметавшихся волос, в тонких чертах лица, в изгибе тела, в изломе рук, некогда ласкавших его, оставалось что-то волнующее и трогательное.
Поперек нее лежал труп Бранна.
Локридж совсем забыл о нем. Он просто не смог бы жить, вспоминая о Бранне, а тот, полумертвый, выполз в зал за черный экран и застал ее, свою мучительницу, связанной и беззащитной.
Сторм, бедная Сторм!
Люди Моря молча наблюдали, как плачет их вождь.
Он приказал принести дров. Сам положил ее на смертное ложе, а затем собственноручно поджег Длинный Дом. С завыванием рвалось вверх яростное пламя; вокруг стало светло как днем. Здесь, решил он, мы построим часовню.
На земле оставалось единственное место, куда ему не было больно идти. Он пошел к кораблю.
Руки Ори обняли его… К рассвету он успокоился. Господь или Судьба — как бы ни называлась эта могучая сила — должны благодарить его за труд.
Наступил новый период истории человечества — Бронзовый век. Увиденное им за последние годы вселяло уверенность в том, что это время будет эпохой изобилия, мира и счастья; может быть, она будет более счастливой, чем последующие века, и даже отдаленное будущее, в котором ему довелось родиться и жить. В оставшихся от века бронзы памятниках и реликвиях не было отпечатков жестокости и зверства, следов пожара, свидетельств порабощения слабых сильнейшими. И золотая солнечная колесница, и рога тура, изгибы которых напоминали кольца Божественных Змей, доказывали одно — северные племена стали единым целым. Их слава шагнула далеко: гордую поступь датчан слышали улицы Кносса и в Аравии были известны корабли из Англии. Некоторым смельчакам Севера даже удалось достичь берегов Америки, где в эпосе индейцев сохранились предания о мудром добром Боге, о Богине по имени Лепесток Цветка. Большинство смельчаков возвратилось на родину; ибо где можно найти жизнь лучшую, чем на благодатной земле, на которой впервые утвердился строй, соединяющий могущество со свободой?
В конце концов и эта эпоха завершится, уступая грубой силе жестокого века железа. Но и тысячелетие счастья можно считать выдающимся достижением, а порожденный им дух останется жить в веках. Через столетия будет упорно пробиваться забытая истина, некогда открытая поколениями, вдоволь вкусившими от радости бытия: чтобы жить счастливо, надо уметь терпеть и хорошо работать. И те, кто стремится построить лучшее будущее, признают ее верность и возвратятся в страну счастья, основанную Барсом.
— Ори, — прошептал Локридж. — Останься со мной. Помоги мне.
— Навечно с тобой.
Перевели с английского
Любовь Паперина
Владимир Рыжков
Александр Гельман
Дай, Господи, революцию без революционеров
«Реформисты», «Хранители» — терминология, взятая прямо-таки из нашего дня. Правда, наши хранители явно претендуют на звание реформистов и наоборот, так что разобраться в лукавой игре политических лозунгов и деклараций российскому гражданину столь же нелегко, сколь Малькольму Локриджу понять истинную суть вселенской битвы во времени. Люди далекого будущего пытаются объяснить ему, что «на полюсах» правду искать бесполезно. Кажется, к осознанию этой простой истины приходит и наше общество, во всяком случае так хотелось бы думать известному драматургу Александру Гельману.
