Яков Кальницкий - Конец Подземного города (с иллюстрациями)
Принесли кофе. Мистер Менкс нажал кнопку приемника и среди прочих новостей услышал:
— За последние полчаса акции компании «Золотой лед» повысились на три с половиной пункта. Курс устойчивый. Спрос превышает предложение.
— Сегодня ожидается прибытие в столицу бывших наших военнослужащих, проведших это время на горных работах в Арктике.
— Председатель правления «Общества дальних исследований» господин Чарлей Гастингс, возвращающийся из Арктики, должен приземлиться на втором Ивертонском аэродроме в одиннадцать часов…
Менкс-старший медленными глотками пил утренний кофе и просматривал утренние газеты. Ничто его не тревожило. Колпак на голове придавал лицу старика почтя детское выражение.
Сюда не долетал городской шум.
Зато в районе биржи конная и моторизованная полиция тщетно пыталась восстановить движение городского транспорта. Ни трамвайные вагоны, ни троллейбусы, ни автобусы, ни легковые машины не могли пробиться сквозь толпу. Над площадью стоял тысячеголосый гул.
— Золотой лед… Золотой лед…
Лошади полисменов нервничали, как и всадники. Огромный броневик шефа полиции — и тот не мог пробить бреши в толпе. Были вызваны две пожарные команды. Мощные струи воды сначала разогнали толпу, но вскоре появились организаторы коллективных действий — толпа понатужилась и опрокинула пожарные машины.
Полиция пустила в ход дубинки. Конники давили людей лошадьми. Беспорядки принимали серьезный характер.
В одиннадцать часов все кончилось само собой. Толпа внезапно исчезла. Бурное море превратилось в стремительные потоки, несущиеся по боковым улицам. Толпы осадили банки и банкирские дома. А на ступенях биржи, у колонн, осталось несколько трупов людей, только что покончивших с собой. Их немедленно увезли в морг.
Через несколько минут радио начало передавать сообщения о самоубийстве известных в деловых кругах лиг. Застрелился глава банкирского дома «Шварц и сыновья». Толпа обездоленных вкладчиков напрасно ломилась в запертые двери. Вскоре выяснилось, что банкирский дом вместо наличности теперь располагал лишь акциями «Золотой лед». И все заголосили: каждому было уже известно, что эти акции не стоили бумаги, на которой были напечатаны.
Еще хуже было в других конторах, менее известных, чем «Шварц и сыновья».
А господин Менкс-старший все еще не выходил из спальни. Он решил основательно отдохнуть в первый день нового года своей жизни. И когда ему доложили, что Чарлей Гастингс настоятельно просит принять его по неотложному делу, Менкс недовольно сказал:
— Разве он не знает, что я дома никого не принимаю? Скажите ему, чтобы приходил завтра в клуб… Может быть, вечером, часов около семи, он меня там застанет. Может быть…
В спальню был вызван господин Слебум, которому Менкс-старший доверял больше, чем кому бы то ни было.
— Слебум, — сказал он своему телохранителю, — возможно, что сегодня некоторые лица станут ломиться. Я никого не хочу видеть!
Телохранитель кивнул.
На все окна и двери особняка Менкса опустились внутренние шторы. С улицы они казались шелковыми, и никто не догадался бы, что у этого шелка — стальная подкладка. В парке появились свирепые бульдоги, способные разорвать человека. Слебум и его помощники неусыпно следили за улицей.
Дом стал крепостью.
* * *В лихорадящем мозгу Чарлея Гастингса вдруг блеснула надежда. Может быть, еще не все потеряно. Миллиардеры могут позволить себе любые чудачества… Надо съездить к Райту Менксу. Возможно, ему даны указания не губить его, старого Чарлея… Неважно, что стоимость «Золотого льда» сейчас равна нулю. Биржевой барометр стоит на «переменно». О, если б иметь оборотные средства! Он в один день поправил бы дела…
Чарлей Гастингс вскочил в первый попавшийся таксомотор и помчался в контору консорциума «Ридон-Дил и K°», где постоянно восседал, как божок, Менкс-младший. Он взлетел на седьмой этаж, забыл закрыть за собой дверцу лифта и побежал в приемную.
Ему сказали, что господин Менкс-младший сегодня не принимает.
— Доложите, что это я, Чарлей Гастингс, — настаивал растрепанный старик с ввалившимися глазами. — Он меня хорошо знает.
Прилизанный служащий, осмелившийся доложить, вернулся и сделал Чарлею выговор:
— Зачем же вы обманываете и подводите людей? Мне за вас попало. Господин Менкс не имеет чести быть с вами знакомым. И он весьма занят. Он не уверен, что в этом месяце сможет найти время для беседы с вами.
— Ах, так?! — воскликнул Чарлей Гастингс, вытаскивая из кармана пистолет. Все бросились кто куда, прилизанный забился под стол. — Не бойтесь, каракатицы. Я умираю сегодня, я, а не вы! Но вы мне позавидуете!
Чарлей Гастингс сел в глубокое кресло, отвалился корпусом в угол, чтобы не упасть после смерти, и пустил пулю себе в висок.
Приход — расход
В Ивертонский центральный аэропорт войска прибыли еще ночью. Начальник аэродрома вынужден был уступить свой кабинет майору весьма молодцеватого вида. Этот майор вел себя так, словно ему предстояло вписать новую страницу в боевую славу своей родины. Он лично указал места танкам и броневикам.
Все было рассчитано так, чтобы прибывающие с бывшими военнопленными самолеты находились на прицеле танковых пушек и пулеметов.
Самолеты показались около полудня. Вот скользнул на бетонную дорожку первый самолет и побежал, теряя скорость. За ним коснулся земли второй, потом третий и четвертый.
Из машин вышли пассажиры. Майор прижал к глазам бинокль.
Никаких встреч, никаких демонстраций… Даже корреспондентов нет, их направили по ложному следу на другой аэродром.
Вдруг рассыпался белый рой листовок. Словно тысячи голубей, замелькали они, опускаясь на дорожку, на аллеи, на площадки. Прибывшие подхватывали их.
У самолетов начался митинг. Майор не заметил, когда на аэродром проникли посторонние. Но он не может приказать танкам открыть огонь. По инструкции он имеет право стрелять только в случае явной агрессии со стороны прибывших или же «если коммунисты попытаются начать беспорядки, использовав неосведомленность и недовольство освобожденных». Однако нет ни беспорядков, ни даже шума. Майор чувствует, что его карьера заканчивается.
Примчались машины с корреспондентами. Эти тоже не простят. Они не любят, когда их обманывают.
Майор идет туда, где мистер Генри Пейдж перед огромной толпой произносит с крыла самолета приветственную речь. Подставляя себя под объективы репортеров, он говорит полным достоинства голосом:
