Александр Громовский - Феникс
- Ой! - воскликнула Инга, останавливаясь, - Я забыла цветы... там, на столике.
- Да ладно, - махнул рукой Георг. - Пусть их положат на могилы тех гадов.
- Жалко, сказала Инга.
- Кого жалко?
- Цветы, разумеется.
Двинулись дальше, заговорив о цветах. Выяснилось, что ее любимые маргаритки и гладиолусы.
- Вот! - широко улыбнулся Георг. - Наконец вспомнил! Вспомнил, где я тебя раньше видел, еще до знакомства... Ты ехала в "гладиолусе" на задней площадке, стояла у окна. А я сидел в автобусе, и ты взглянула на меня в последний миг, когда мы уже разъезжались.
- Когда это было?
- Седьмого августа, что ли?..
- Извини, не припомню.
- Просто ты была чем-то расстроена. Лицо у тебя было грустное. Нет, все-таки я убежден - наша встреча запланирована Высшей инстанцией.
- Чудак. Все-то у тебя символично да мистично. А между тем жизнь бывает такой пресной, такой гадкой...
Вечерело. Все меньше людей попадалось им по дороге и все больше встречались бродячие собаки. На одного такого пса они чуть было не налетели, почему-то не заметив его, хотя пес стоял посреди тротуара. Собака резко дернула головой в их сторону. Георг инстинктивно отпрянул в противоположную, увлекая за собой Ингу. К счастью, собака не была бешеной, хотя имела жуткий вид, только что вылезшего из помойки хищника. Они сейчас тоже, как и люди, стали опасны. Сбиваются в стаи и отлавливают кошек, жрать-то нечего. И уже были случаи нападения на прохожих.
Шерсть у хищника на загривке торчала дыбом, в остальных местах была грязной, свалявшейся. Собака медленно пошла за ними, припадая на одну лапу. Георг остро пожалел ее. Вряд ли она доживет до утра со своей хромотой.
Сегодня ночью, когда на дома опустится тьма, и со всех ближайших свалок и кладбищ в город войдут одичавшие и озверелые от голода ее сородичи, - она примет свой последний бой, короткий и яростный. И когда она упадет, обессилив, ее разорвут на куски и сожрут. Таков их закон: каждый сам за себя, и все на одного.
Сами того не ожидая, они вышли на набережную Нерана. Облокотясь на чугунные перила, наблюдали они, как догорает день. Впрочем, до настоящего заката было еще рановато, все-таки лето. Плыли, отражаясь в глубоких водах, рассеянные облака. Вечер лишь слегка притронулся к восточной части неба, а западная часть сверкала точно алмаз. На правом берегу, за вуалью воздуха, виднелись кварталы Старого города, его башни, шпили и флюгера. За городом до самого горизонта темнел, зеленел и золотился сосновый бор.
А здесь, у парапета, плескалась, блестела светлой рябью вода, подгоняемая течением и порывами ветра. В свежем вечернем воздухе ясен каждый звук. Свистящий шелест шин доносился с Нового моста. Цветные коробочки на колесах, поблескивая стеклами, неслись навстречу друг другу с одного берега на другой, словно не было границ, не было раздора, как будто на всей земле установился мир и покой. Пыхтел буксир, гоня перед своим тупым рылом буруны воды. Провожая суденышко взглядом, Георг по наитию стал читать стихи:
Быстроходная наша речка Бянь.
Я в дорогу рано собрался.
По теченью ялик мой плывет.
Да к тому ж и расправил паруса.
Я дремлю, и кажется сквозь сон,
Будто стерлись грани и следы
Где конец сияющих небес?
Где начало блещущей воды?
- Прелесть! - воскликнула Инга, радостно сверкая белыми зубами. - Я этого поэта тоже знаю.
- А я не знаю, как его имя. У меня на имена память дырявая...
- Его звали Хань Цзюй. И жил он около 1140 года. Нашей эры. Но все равно очень давно. А ведь ни одно слово не устарело, правда?
- Вот что значит - настоящее искусство!
- Настоящее искусство вечно, - согласилась Инга и сказала: - Теперь моя очередь. Только они не рифмованы по-русски:
Вы уехали в город на том берегу,
Чтобы построить славы дворец.
Я осталась, ничтожная, здесь, на скале,
Вслед смотрю текущим волнам.
Эти волны, в них слезы печали моей,
В них любовь моя, в них мой взгляд,
Если в них отразится тот дивный дворец,
Я не стану больше рыдать.3
- Да-а-а, - протянул Георг и внимательно взглянул на подругу. - Хорошая аллегория на наши отношения.
- Ты так думаешь?
От пристани отвалил громадный трехпалубный теплоход "Адам Голощеков", и грянула из динамиков песнь разлуки - марш "Прощание славянки". "Пароход-человек" медленно, по широкой дуге, развернулся и поплыл вниз по течению в счастливый круиз по Балтийскому морю.
- Ты заметила, как русские люди любят генералов?
- Потому что команды выполнять легче, чем думать самостоятельно...
- Ты права, мы народ-воин, язык команд нам более привычен. А главное, случай чего, ты, вроде, как и не виноват. Исполнял приказы.
Кстати, о генералах, - Инга полуобернулась, глядя исподлобья и лукаво улыбаясь. - Говорят, Голощеков тебя хвалил?
- Кто говорит?
- Ланард. Он прочитал об этом в вашей газете. В "Славянской правде".
- Вот как... Он действительно внимательно читает прессу.
- Ну вот, теперь ты на коне...
- Да не на коне я, - раздраженно ответил Георг, - а на коньке-горбунке. Который может скакнуть неизвестно куда. Все зыбко, эфемерно. Завтра, может, никакой Леберли не будет. И генерал Голощеков исчезнет. Зарежет его какой-нибудь Брут...
- Ты тщеславен. Алчешь мировой славы?
- Да нет, теперь мне бы хватило и российской... Когда-то я мечтал вернуться домой известным художником, въехать, так сказать, на пресловутом белом коне.
- Кое-кто въезжал в город на осле, и ничего - по сей день знаменит.
- Ну, ты скажешь!
Когда отзвучал звонкий смех Инги, после паузы, Георг сказал то, о чем собирался сказать еще в кафе:
- Если серьезно, то я собираюсь въехать в Россию на поезде. В Россию, моя дорогая, надо въезжать на поезде, долго-долго ехать по ее просторам... Короче говоря, я хочу вернуться домой. Тетка намекает, да и вообще... Пора. Меня там мама ждет.
И как в прорубь, как в ледяную воду нырнул, выпалил:
- Вот что: поедем со мной. Начнем новую жизнь... Может быть, там удастся построить тот "дивный дворец", который здесь не сложился... Поедем?!
Инга долго молчала, о чем-то напряженно думая.
- Можно, я все-таки подумаю. До утра? - попросила она, вымученно улыбаясь.
- Конечно, конечно... Время терпит... не горит ведь...
- Не могу понять, почему люди так ненавидят друг друга?
- В каком смысле?..
- Иногда я молюсь: пусть пришельцы из космоса расселят все нации по планетам. Чтобы никто никому не мешал...
- Это иллюзия. Всегда люди делились и кучковались. Исчезнут одни объекты для ненависти, появятся другие. Не будет евреев, арабов, негров, станут ненавидеть лысых или рыжих. Твой муж их уже ненавидит... Потом еще придумают что-нибудь. Этому нет конца. На каждое учение возникает контручение, на каждую догму - своя ересь. Так устроены люди.
