Сборник - Фантастика 2009: Выпуск 2. Змеи Хроноса
– Вчера, – сказала она, – весь вечер я была в компании, Янек был со мной, он подтвердит, и еще с десяток человек тоже... Так что алиби у меня железное. Да, я знала, что у Алика в ящике лежат два острых ножа. Ну и что?
Она пошла к двери, не оборачиваясь и, похоже, не рассчитывая, что я пойду ее провожать. Я и не пошел. Видел в окно, как Инга перешла улицу на красный свет светофора, чего никогда не делала, поскольку как-то, лет пять назад, ее оштрафовали на сто шекелей, и с тех пор она очень пунктуально соблюдала правила.
Выбор был за ней. Она могла убежать, как и поступила в нашей реальности, но могла и броситься на Алика, выхватить у него нож... Я представлял себе эту картину, да, так могло быть, прими она в тот момент иное решение. В той ветви, где именно это решение оказалось осуществленным... Там Алик должен был остаться жив. Нож вошел в сердце, но – в нашей реальности. А в той... Наверно, она его ранила. Возможно, хирурги, которые потом Алика оперировали, говорили, что ему очень повезло: лезвие остановилось буквально в миллиметре от сердечной стенки...
Вероятно, было именно так. Или не было. Мы с Аликом много раз говорили на эту тему. Проблема выбора в эвереттике столь же важна, как и проблема выбора в философии: что первично – материя или дух?
* * *Однажды – мы учились тогда в десятом классе – Алик не пришел в школу, в тот день была контрольная по физике, все подумали, что он не подготовился и решил прогулять, но я-то знал, что ничего подобного быть не могло: мы вместе провели вечер, решая физические задачи. Я бы сразу отправился его искать, но покинуть школу до последнего звонка было так же трудно, как бежать из колонии усиленного режима: все двери заперты, у главного входа дежурил цербер по имени Илья Сергеевич, окна первого этажа забраны решетками... Но едва закончились уроки, я пошел на Приморский бульвар, где в отдаленной аллее мы с Аликом обычно вели долгие разговоры о том, что его беспокоило больше всего.
Конечно, он был там: сидел на скамейке, смотрел на кроны деревьев, рядом лежала раскрытой какая-то книга, но Алик не читал. Увидев меня, он глубоко вздохнул, потянулся, как человек, только что вышедший из глубокого и приятного сна, и сказал:
– Мог бы прийти и раньше. Я тебя с восьми часов жду.
– Раньше – как? – возмутился я. – Если ты не собирался в школу, мог предупредить, я тогда...
– Не мог, – перебил он меня. – Это случилось, когда я переходил улицу Гагарина. Чуть под машину не попал.
– Это? – не понял я.
– Погружение, – объяснил он. – Никогда такого не было. Я имею в виду – такого долгого. Я боюсь, Мотя. Если так пойдет дальше...
Он действительно боялся, теперь я это видел: бегающий взгляд, поникшие плечи, и пальцы у него, по-моему, дрожали, хотя мне это могло и показаться.
Я молчал. Я никогда не просил Алика рассказать, что он видел, когда происходило то, что любой психиатр назвал бы зрительной галлюцинацией, а мы называли переходом: переходы у Алика могли быть оптическими, могли быть звуковыми, но самыми для него неприятными были переходы тактильные, когда он пальцами касался чего-то, для меня (да и для него тоже) невидимого. Странные боли, причину которых врачи так и не смогли определить, мы с некоторых пор тоже относили по разряду переходов, хотя в то время еще не могли сообразить, что же, собственно, при этом переходило и как это вообще могло физически получаться. Всякий раз Алик сам рассказывал мне о своих ощущениях, и, по мере того как он привыкал к своему восприятию мироздания, рассказы становились более подробными, я даже как-то сказал, что надо бы вести записи, иначе детали начнут ускользать, и потом, когда накопится достаточно материала, мы по памяти не сможем восстановить все случаи, чтобы провести анализ и прийти к правильным выводам, но Алик меня высмеял, сказал, что он-то никогда ничего не забывает, забыть это невозможно, и если разбудить его среди ночи и спросить, что он слышал такого-то числа такого-то года в такое-то время, он перескажет услышанное от слова до слова и даже шум ветра вспомнит – воспроизвести не сумеет, но вспомнит точно.
– Я переходил улицу Гагарина, – сказал Алик, – и был как раз посреди дороги, когда заложило уши, я сразу понял, что сейчас начнется... побежал, чтобы успеть на тротуар, не надо было, нужно было идти спокойно, но я почему-то... В общем, я увидел улицу... другую. Знаешь, будто дома вокруг мгновенно изменились, я-то остался, а все вокруг... Я стоял у витрины магазина и смотрел на тетку, которая расставляла товар. Наверно, это был магазин бытовой техники, там стояли электрические чайники, соковыжималки, лежали коробки с электробритвами, еще какие-то штуки, я так и не понял, для чего они предназначены, названия на коробках были не по-русски, но и не по-английски тоже... Гнусное ощущение: я видел, что стою на месте, а чувствовал, как ноги несут меня через улицу, я испугался, что упаду, и остановился, и тут же над ухом прогудело, я пошел вперед, то есть я чувствовал и понимал, что иду, но видел, что стою перед витриной, потом споткнулся, должно быть, о тротуар, едва удержался на ногах и схватился рукой за что-то, по-моему, это была урна, но я ее не видел, а женщина в витрине подняла на меня взгляд и что-то сказала, но я же в таких случаях никогда не слышу слов, я хотел покачать головой, но вспомнил, что в этом нет никакого смысла, и в это время над ухом опять прогудело, я обернулся, то есть, понимаешь, я уже плохо различал, что делаю я, а что... другой я, там... Я чувствовал, что оборачиваюсь, и я действительно обернулся, у обочины стояла машина... очень похожа на обычный «жигуль», но... не знаю. «Жигуль» не бывает открытым, а эта машина была открытой, за рулем сидела... ну, мне показалось, что это была Ольга из десятого «Б», только старше лет... ну, скажем, на пять или шесть. И она сказала: «Алик, что ты тут торчишь, давай, мы опаздываем». Она действительно так сказала, я слышал и полез в машину, но я чувствовал, что стою, вцепившись во что-то... в урну, а может, это было что-то другое. Я сел рядом с Ольгой, и она сразу отъехала... Мотя, это ужасное ощущение: чувствуешь, что стоишь, и холод металла чувствуешь... наверно, это все-таки был мусорный ящик... и видишь, как едешь, а Ольга говорит: «Ты купил все, что я сказала?». Наверно, я что-то ответил, потому что она сказала: «Ну, хорошо, – говорит она. – Надеюсь, рыбу не забыл положить во фрижер?» А я совершенно не понимаю, что это за фрижер, и как вообще может быть, чтобы и изображение, и звук... Чувствую: кто-то отрывает мои руки от этого проклятого мусорного бака и вкладывает мне в руку портфель, я точно знаю, что это мой портфель, мне надо что-то сказать, иначе – я ведь это точно знаю, не впервой... – кто-то ко мне пристанет и будет помогать, а мне это надо? Я хочу сказать, но боюсь, что услышит не тот, кто пытается мне помочь, а Ольга, для которой мои слова совсем не предназначены, но она, слава богу, не смотрит в мою сторону, мы подъезжаем к перекрестку, и я совсем ничего не понимаю, потому что на светофоре какой-то ярко-голубой цвет, и что он может означать...
