Борис Фрадкин - Дорога к звездам
Яша глотнул слюну и поднял руку. Сделать это было ему тяжело. Ему казалось, что он отрезает себе путь в небесный мир, путь к мечте. Он должен был идти в институт, а идет на завод. Но иначе поступить нельзя. Поезд уносит Иру на фронт. Люба идет работать.
— Слово Якимову, — сказал Михаил и с гордостью посмотрел на Яшу: он верил в своих друзей.
— А я выступать не буду, — сказал Яша. — Просто хочу сказать, что нам нельзя отставать от восьмой школы.
— Дело, конечно, добровольное, — пояснил Михаил. — Никто нас не заставляет, не уговаривает. И хотя война — все условия для учения нам сохраняют, это факт. Но тут надо подумать каждому. Положение сложное, нужно ориентироваться.
— А ты сам-то как ориентируешься? — спросил Женька Мачнев. — Говорить красиво ты умеешь.
— Сам я так же, как и Якимов. Ясно? У кого еще есть вопросы? Кто хочет выступить?
— Я, — сказал Борис Сивков. — Поддерживаю предложение Якимова. Раз мы можем принести пользу заводу в такой трудный момент, нужно идти работать… запросто.
— Пра-а-авильно! — закричал Колька Чупин. — Идем на комбинат. Немцы под Москвой, мне все равно ни черта в голову не полезет.
— И мы с вами, ребята! — вскочила Томка Казанская.
Алешка Быков, чья рыжая шевелюра выделялась среди плотно сидящих в комнате юношей и девушек, прокартавил:
— А я рыжий, что ли? — и под дружный хохот комсомольцев объявил: — Я снаружи только рыжий, а внутри у нас рыжий один Женька Мачнев.
Из школы Яша и Борис направились к Грачевым. Они застали у Любы всю компанию девушек, поступающих на металлургический комбинат.
— Внимание, девушки! — закричала, увидев их, Катя. — Витязи из четырнадцатой школы прибыли.
— Не задавайтесь, — сказал Яша. — Мы тоже идем на комбинат.
— Правда? — у Любы радостью блеснули глаза. — А нас, знаешь, уже оформили. Я и Катя в литейный цех попали, регулировщицами. Мы даже в цехе побывали. Немножко страшновато, но ведь это только сначала, а там привыкнем.
— Значит, и мы будем в литейный проситься, — объявил Яша. — Борис, ты как, не возражаешь?
— В литейный, запросто.
— В плавильное отделение, — уточнила Катя, а то цех-то большой.
— До чего я рада, что мы с тобой будем вместе работать, — шепнула Люба. — Слышишь, Яшка? Я папке напишу, он так хочет, чтобы мы не разлучались. Он… он разрешил мне потом за тебя замуж выйти.
— Не утерпела, рассказала.
Яша сжал руку девушки, но поймал на себе лукавый взгляд Кати и, застеснявшись, повернулся к Борису.
— Пойдемте бродить по городу, — предложила Люба.
А в квартире Якимовых в это время появился неожиданный и едва ли желанный гость. Анна Матвеевна застыла посреди кухни от удивления, когда увидела Николая Поликарповича Сивкова.
— Добрый вечер, — сказал Николай Поликарпович.
— Добрый вечер, — ответила Анна Матвеевна, — раздевайтесь, проходите.
Гость не спеша стянул с себя пальто и, покашливая в кулак, прошел за Анной Матвеевной в комнату. Там за газетой сидел Филипп Андреевич. Он не меньше жены был удивлен столь неожиданному визиту.
— Отвратительная погода, — сказал Сивков, присаживаясь на край стула.
— Что поделаешь, осень, — Филипп Андреевич с шумом свернул газету. Всем видом своим он подчеркивал полное неуважение к бывшему опекуну Бориса.
— Мне бы хотелось увидеть Бориса.
— Он ушел с Яшей, — сухо объяснила Анна Матвеевна.
— Надолго?
— Кто их знает? Молодежь. У них свои дела.
— Я подожду… если вы ничего не имеете против.
— Пожалуйста, — Анна Матвеевна поправила скатерть, переставила пепельницу. — Ждите.
Тихий, будто извиняющийся голос Сивкова раздражал Филиппа Андреевича. Он и прежде органически не переносил пьяниц, а тут перед ним сидел не просто пьяница, а заведомо плохой человек.
Однако Анна Матвеевна приметила, что на худом лице Сивкова нет признаков опьянения. Его по-прежнему запавшие глаза были прозрачны, а волосы причесаны. Чистая рубашка, аккуратно повязанный галстук и не очень дорогой, но нарядный темно-коричневый костюм, неумело выглаженный, удивили ее еще больше. Прежде Николай Поликарпович одним видом вызывал у нее отвращение.
— Вы… работаете? — спросила Анна Матвеевна.
— Да, — оживился Николай Поликарпович, — я поступил сразу, как вышел из больницы.
— Где? — заинтересовался и Филипп Андреевич.
— На строительстве Дворца культуры. Сначала меня взяли десятником, а как началась война, доверили руководство. Пока и не верится. И дело пришлось по душе. Я всю жизнь мечтал строить такие вещи. Боюсь, только война не помешала бы. Очень боюсь.
— За Дворец?
— Да, конечно.
— И только-то? — Филипп Андреевич возмущенно заворочался на стуле. — Кому он сейчас нужен, ваш Дворец-то? Тут судьба всего народа решается… Люди на фронтах жизнь отдают.
— Это так. Это да, — согласился Сивков.
Наступило неловкое молчание.
— Мне хотелось бы поговорить с Борисом. — Николай Поликарпович откашлялся. — Мне очень стыдно перед ним за прошлое, за то зло, которое я причинил ему. Сознаюсь, — я был свиньей, негодяем. А все проклятая водка. От нее у человека разум теряется.
— И совесть, — добавил Филипп Андреевич.
— Увы, да, и совесть. Я знаю, вам неприятно меня слушать. — Сивков взглянул сначала на Анну Матвеевну, потом на Филиппа Андреевича. — Я и сам себя презираю. Но, слава богу, Борис проучил меня. Пока я лежал в больнице, многое передумал. Стыдно мне… Перед людьми стыдно, перед сыном моего брата стыдно. Как вы думаете, Борис согласится снова жить со мной?
— А ему и здесь не плохо, — отрезал Филипп Андреевич.
— Не сомневаюсь, не сомневаюсь. — Сивков с грустью покачал головой. — Но одиночество меня угнетает. У меня тут кое-какие планы появились — устроить Бориса к себе на строительство. Теперь война, все равно не до учебы. У нас молодежи много.
— Это уж как он сам пожелает. Материальной необходимости в этом нет. На мой взгляд, ему лучше закончить школу.
— Вы передайте ему, — Николай Поликарпович поднялся на ноги. — Я очень хотел бы его увидеть. Просто увидеть. Прошу вас.
Борису рассказали. Он насупился, засунул руки в карманы.
— Нечего мне у него делать, — буркнул он. — На улице увижу, за квартал обойду.
— Ну, ну, — остановила его Анна Матвеевна. — Все-таки он тебе родной дядя.
— Черту он дядя, а не мне.
Борис круто повернулся и ушел к себе в комнату. От прежнего благодушия сейчас в нем не осталось и следа.
Часть четвертая
