Песах Амнуэль - В полдень за ней придут
Самолет приземлился на базе в одиннадцатом часу вечера, и Штейнбок отправился в гостиницу, где получил обычный свой номер на втором этаже с видом на Мексиканский залив. Он намерен был до утра отдохнуть, а потом заняться делом, которое, как он полагал, не могло оказаться сложным по той причине, что за все время существования базы в Гуантариво действительно сложных психиатрических случаев никогда не было: симуляции — да, обычное явление, пару раз Штейнбок определил хроническую шизофрению (подтвердив диагноз Амистада) и однажды — достаточно смешной случай мании величия, когда захваченный в Боливии террорист вообразил себя не кем-нибудь, а президентом Соединенных Штатов, причем не нынешним, что было бы объяснимо, и не Джефферсоном каким-нибудь или Линкольном, что можно было понять с психиатрической точки зрения, но Линдоном Джонсоном, начавшим во Вьетнаме войну, не имевшую к Латинской Америке никакого отношения.
Штейнбок разбирал свою сумку, когда по внутреннему телефону позвонил майор Бржестовски и попросил сейчас же прийти к нему, поскольку случай особый и, к сожалению, не терпит отлагательств.
Перед кабинетом стояли в позе «вольно» два лихих морпеха и травили байки так громко, что слышно их было на первом этаже, хотя, судя по содержанию, истории эти вряд ли предназначались для чьего бы то ни было слуха, если рассказчик, конечно, был в здравом уме и твердой памяти.
— Ребята, — сказал Штейнбок, предъявляя свою карточку, — вы тут всех мышей распугаете, и чем тогда будет заниматься сержант Диксон?
Морпехи закрыли рты и принялись обдумывать, какое отношение их непосредственное начальство может иметь к мышам, без которых здание тюрьмы трудно было себе представить. Штейнбок постучал и, услышав невнятное бормотание, вошел в кабинет.
Майор Бржестовски сидел на кончике стола и курил, пуская к потолку рваные кольца дыма. На пластиковом стуле перед ним расположилась, подтянув правую ногу к животу и положив на колено голову, женщина лет под сорок, одетая в тюремную робу. Первый же брошенный в ее сторону взгляд вызвал в мозгу Штейнбока некое стеснение, он ощутил несоответствие, неправильность, смысл которых в течение некоторого времени оставался для него непонятным.
Женщина покачнулась — поза, в которой она сидела, действительно была неустойчивой — и, подняв глаза, бросила на вошедшего короткий изучающий взгляд. Майор загасил сигарету (он прекрасно помнил, что доктор не курил и не выносил табачного дыма), медленно, будто боялся спугнуть кого-то или что-то, незримо присутствовавшее в комнате, подошел к Штейнбоку, пожал руку, задал какие-то вопросы о полете и устройстве в гостинице (вопросы доктор не запомнил, да и не расслышал толком, пытаясь понять, к какому психическому типу относится эта женщина и в чем может состоять ее проблема, из-за которой ему пришлось пожертвовать не только сегодняшним вечером, но и, как минимум, двумя последующими), а потом сказал:
— Йонатан, это Эндрю Пенроуз, микробиолог и наш клиент вот уже в течение восьми дней.
Женщина рывком опустила на пол ногу, стул под ней покачнулся, и она едва удержала равновесие, схватившись рукой за край стола.
— Сэр, — сказала она звонким голосом, который мог бы принадлежать скорее молоденькой девушке, — я вам уже семьсот тридцать четыре раза сказала, что меня зовут Алиса Лидделл.
— Алиса Лидделл, значит, — усмехнулся Бржестовски, бросив на психиатра выразительный взгляд и, похоже, с трудом сдержавшись, чтобы не покрутить пальцем у виска. — А может, вас зовут Белый кролик или, того лучше, Мартовский заяц?
— Спокойно, Джейден, — примирительно сказал Штейнбок. — Разве важно, как зовут молодую леди?
— А разве нет? — капризным тоном осведомилась Алиса или как там ее звали на самом деле. Бржестовски, передав бразды правления в руки врача, демонстративно сцепил ладони за затылком и поднял взгляд к потолку, не перестав, однако замечать решительно все, что происходило в комнате, чтобы потом отразить это в своем отчете так кратко, как это вообще возможно при полном сохранении всей необходимой для расследования информации.
Штейнбок придвинул ближе к Алисе-Эндрю пластиковый стул, сел на него верхом и сказал:
— Значит, Алиса Лидделл. Родители назвали вас так, видимо, в честь известного персонажа Льюиса Кэрролла?
Он все еще думал в тот момент, что арестованная разыгрывает комедию, хотя и обратил, конечно, внимание на слишком молодой для сорокалетней женщины взгляд и на то, что глаза странным образом смотрели и на него, и на майора Бржестовски, хотя косоглазием Энрю-Алиса не страдала, Штейнбок видел это совершенно отчетливо.
— Кого? — сказала она. — Вы имеете в виду моего дядю Чарли? Тогда все наоборот — это свою Алису он назвал моим именем, чему я, кстати, сопротивлялась, поскольку не любила не только свое имя, фу какое противное, но и ту сказку, которую дядя для нас сочинил, нам приходилось ее слушать раз двадцать, потому что он добавлял новые детали и менял прежние, и, хотя мне было тогда всего шесть лет, у меня сложилось четкое впечатление, что сочинял дядя эту историю не столько для нас, хотя и для нас тоже, безусловно, в этом нет никаких сомнений, но, прежде всего, для себя, поскольку размышлял в те дни над какой-то важной алгебраической (это я сейчас говорю — алгебраической, а тогда я, естественно, этого не знала) проблемой и хотел ее решить с помощью нестандартных методов математической логики, коей занимался много лет с большим, надо признать, успехом.
Когда Алиса-Эндрю завершила эту нескончаемую фразу, поставив все-таки не точку, а скорее запятую, так, что слово «успехом» повисло в воздухе, будто исчезающая улыбка Чеширского кота, Штейнбок отвлекся, наконец, от разглядывания ее удивительного лица, на котором выражения сменяли друг друга, как кадры в быстром кинематографическом калейдоскопе, и, еще все-таки не вполне приняв в сознание происходящее, интуитивно задал правильный вопрос:
— Какой сейчас год, дорогая мисс Алиса?
Она посмотрела на Штейнбока таким взглядом, будто он сморозил несусветную глупость — спросил, например, сколько у человека ног, или действительно ли солнце восходит на востоке.
— Смеетесь? — спросила Эндрю Пенроуз (или все-таки Алиса Лидделл?), из чего Штейнбок сделал вывод (достаточно очевидный), что она умеет говорить и коротко. Если хочет.
— Нисколько, — сказал он, бросив взгляд на майора. Бржестовски все еще изучал взглядом потолок, и по безмятежному выражению его лица можно было понять, что дурацких вопросов он этой женщине не задавал, поскольку интересовал его не год, который он и без того мог вспомнить, посмотрев на календарь, а то, чем в означенном году, а равно и в предшествовавшие аресту годы занималась мисс (или миссис?) Эндрю Пенроуз.
