Владимир Михайлов - Михайлов В. Сторож брату моему.Тогда придите ,и рассудим
— Этого и мы хотим…
— Ну, так значит…
— Мы хотим здесь. У нас.
— Да ведь здесь ничего не останется! — кричал Уве-Йорген, выходя из себя.
Самое смешное было, что они и этому не верили.
— Нет, Рыцарь, — говорили они. — О битвах ты рассказываешь хорошо, интересно. А о солнце не надо.
И объяснили:
— Понимаешь, о битвах мы слушаем и верим. Ты сам говоришь, что это было давно и очень далеко отсюда, — и мы верим. А когда ты говоришь о солнце, то говоришь о том, что здесь и сейчас. Но все, что есть здесь и сейчас, мы видим и знаем сами. И такие сказки у тебя не получаются. Расскажи лучше еще что-нибудь из вашей старины…
Свинячьи собаки, а! Гром и молния! Сказки!
Ну и черт с ними — пусть горят или замерзают…
Но они нравились Рыцарю, и он жалел их, как жалеют командиры своих солдат.
Может быть, он просто не умел как следует объяснить? Он ведь все-таки пилот, пусть бы объяснили ученые…
Но сейчас был не вечер, а ясный день. Сейчас Уве-Йорген был в себе уверен.
— Кончай отдых! Ста-ановись! Слушай команду! По пехоте…
И вдруг поспешно:
— От-ставить!
Потому что из леса показался всадник. Он махал рукой. И зоркий Уве-Йорген сразу узнал массивную фигуру Иеромонаха Никодима.
* * *— Нет, Рыцарь. Крестьяне не пойдут. И не поверят. Им хорошо. И своему солнцу они верят, как мы своему. И у меня болит сердце: почему никто и никогда не хочет оставить в покое пахаря? Почему все — на их спины? Ты никогда не шел за плугом, Уве-Йорген, не знаешь, как вздрагивают ручки его в твоих пальцах, когда налегаешь всем телом…
— Не хватало еще, чтобы Риттер фон Экк ходил за плугом! Но и у меня болит сердце. Эти тоже не верят ни единому моему слову. Они не могут поверить, вот в чем беда. Не в силах. Мы ведь с тобой тоже не понимали очень многого. Но мы приспособились, потому что от рождения наделены такой способностью — приноравливаться. А им — не дано.
— Они хорошие люди. Добрые. Правдивые. Честные.
— Я не привык оценивать людей в первую очередь по этим качествам. Но мне их тоже жаль. И если бы у меня был хоть десяток настоящих солдат, я загнал бы этих людей в трюмы, даже не спрашивая их согласия. И потом они были бы мне благодарны. Но у меня нет солдат… У меня — дети. Здесь все — дети. Планета детей. Первый раз в жизни мой опыт солдата не может помочь мне, и я не знаю, что делать…
— У нас говорили: молись, и господь вразумит.
— Это не для меня…
Уве-Йорген перевернулся на спину и стал глядеть в синее небо. Сперва безразлично, потом осмысленно. Приподнялся на локтях:
— Катер!
Он покосился на Анну: девушка хлопотала у костра, но, услышав это слово, бросила все и побежала. Глаза ее яростно блестели.
— Ну пусть он только здесь покажется! Пусть только покажется! Ему будет плохо! Очень, очень плохо!
Уве-Йорген усмехнулся.
— Наверное, он не мог раньше, Анна…
— Я сейчас скажу, что не хочу его больше видеть!
Рыцарь вгляделся.
— Нет, это не он, Анна. Это большой катер — Георгий и Питек.
Девушка молча опустила руки, повернулась и медленно отошла к костру.
— Не хотел бы я, — сказал Уве-Йорген, — в ближайшем будущем оказаться на месте капитана.
Иеромонах помотал бородой.
— Ты не прав, Рыцарь. Им надо повздорить и помириться, чтобы они более не боялись дотронуться друг до друга.
— Много ты понимаешь, монах…
— Монахи как раз больше понимают. Размышляют больше.
Они смотрели на снижающийся катер.
— Георгий за пультом, — сказал Уве-Йорген. — Его почерк.
— Хоть бы все благополучно… — пробормотал монах.
Катер завис и медленно опустился, легко коснувшись фунта.
* * *— Питек остался следить, ждать Шувалова. Я задержался, чтобы сделать хоть какую-то съемку местности. Теперь карта у нас есть. Новостей немало. Капитан тут? Жаль, что его нет… Главных новостей две. Питек был в доме Хранителей. В доме — электричество и электроника. Источник питания неизвестен.
— Та-ак… — пробормотал Рыцарь.
— И второе: в стране мобилизация.
— Ага!
— Я побывал еще в двух городах; собирают людей и раздают оружие.
— Арбалеты?
— Нет, Уве-Йорген. Я не знаю, с чем это можно сравнить…
Он огляделся, и взгляд его упал на лежавший рядом с Уве-Йоргеном автомат.
— Вот, пожалуй, похожий предмет. Что это?
Рыцарь медленно усмехнулся.
— Если бы в тот раз, когда вас было триста против целого войска, у вас оказались такие вот штуки, вы, пожалуй, уговорили бы их не лезть в Фермопилы.
— Может быть, — сказал Георгий. Он осторожно взял автомат, оглядел его. — Но тогда, в Фермопилах, нас было все-таки триста.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Что сейчас нас тут, самое большее, пятеро — с капитаном.
— Ничего, — сказал Уве-Йорген. — Зато мы умеем драться. Так что игра будет на равных. Тем интереснее жить!
— Я уже давно умер, — сказал спартиот. — Но хочется, чтобы они, вот эти, все-таки выжили.
* * *Дверь отворилась и затворилась в двенадцатый раз, и это означало, что пришел последний из тех, кого ждали, последний из Хранителей. Но начали не сразу. Старший из Хранителей Уровня глубоко задумался, и прошло несколько минут, пока он поднял голову и моргнул, словно пробуждаясь от сна. Он обвел собравшихся глазами.
— Мы переживаем тяжелое время, — сказал он негромко. — Нам известно, что нет пути правильнее того, которым мы следуем; но может быть, в расчетах была ошибка? Может быть, зрелость нашего общества, время перехода его на более высокую ступень наступило раньше, чем предполагалось, наступило, когда мы еще не готовы к переходу? В лес уходит больше людей, чем предполагалось. Если до сих пор мы не препятствовали их уходу, зная, что уходят наиболее инициативные, самые способные — иными словами те, кто в первую очередь начнет реализовать новый уровень, когда придет его пора, когда мы сможем дать нужную для него энергию, — то теперь мы вынуждены всерьез задуматься над необходимостью приостановить миграцию: мы можем не успеть, и последствия будут катастрофическими. Все, что было сделано за столетия, окажется напрасным. Я призвал граждан под ружье. Я не вижу иного выхода.
Он умолк. Никто не торопился продолжать. Хранители избегали смотреть друг на друга. Хранитель Времени закашлялся; все терпеливо ждали, пока он справится с дыханием. Потом он заговорил:
— То, что происходит, — естественно. Не забудьте: все мы — первое поколение; и те, кто умер, и те, кто жив, и те, кто еще не явился на свет. Первое поколение. Мы не выродились. Не устали. В наших жилах — свежая кровь Земли. Память жива в нас. Да, мы можем существовать лишь благодаря Уровню, но внутренне каждый житель планеты — против него. Пусть бессознательно. Наш творческий потенциал велик. Сколько можно искусственно удерживать его на месте? Взрыв неизбежен. А в таких случаях — и я знаю это лучше всех остальных, недаром моя область — прошлое, — в таких случаях гибнет не только то, чем можно пожертвовать. Гибнет многое. Гибнет все. Не слишком ли далеко зашли мы в охране Уровня?
