Your Name - Летать, как птица.
Потом была командировка в Чечню и Саня там проявил себя с лучшей стороны. Перед отправкой, когда его бойцы писали крайние письма домой, в которых рассказывали (или наоборот умалчивали) о командировке, Саня пообещал, что всех их привезет домой живыми и здоровыми. Своё обещание он выполнил…
Многое было в этой командировке. И ночные нападения, и выход из окружения, и лесные перестрелки, и ползание по горам в поисках бандитов, и битье по щекам своего командира-лейтенанта, который от страха потерял всякую способность трезво мыслить. И ночной маршбросок за сорок километров с раненым командиром на плечах, чтобы успеть выйти из-под огня своей артиллерии, который должен вот-вот начаться, и чтобы не догнали враги и чтобы доставить теряющего кровь командира к медикам…
Вместо орденов или медалей Сане после его командировки предложили службу по контракту, да не абы где, а в армейской разведке, где он и стал в последствии сначала прапорщиком, а потом и офицером.
Все это время он не появлялся дома, и даже старался не писать, чтобы не нервировать своих родителей, которые давно уже поставили на нем крест из-за нацистских замашек, и лелеяли младшего сына, пытаясь хотя бы из него вырастить достойного человека. Как выяснилось — ничего у них не получилось.
Однажды Саня получил письмо от родни. Потрепанный, будто специально мятый листок в сером конверте со следами разводов от слез. Писала мать и писала о том, что отец сейчас очень плох, находится на грани сердечного приступа и что младшего брата Сани, Олежку, убили…
На этом месте у Сани чуть не случилось помешательство. Убили!! Убили!! Младшего брата! Он несколько раз читал написанное неровным материнским почерком письмо и все не верил своим глазам. Олег, скорее всего, насмотревшись на старшего брата (тут в письме напрямую сквозило обвинение), вступил в какую-то нацистскую организацию и участвовал в городских беспорядках. При задержании тяжело ранил одного милиционера и оказывал сопротивление.
В следственном изоляторе его били. И забили насмерть…
Участвовавшие в этом милиционеры не были не только осуждены, но даже остались служить в милиции на своих должностях. А одного даже повысили. Когда Саня читал эти строки, его руки тряслись в бессильной ярости, на глаза наворачивались слезы. Не долго думая, Саня подал рапорт на отпуск, чем несказанно удивил своих командиров, поскольку на дворе стояла зима, достал по своим каналам оружие и отправился домой.
Мстить.
Он никому и никогда не рассказывал о том, что происходило тогда в темных дворах и петербургских подворотнях с теми, кто избивал его младшего брата. И никому не собирался рассказывать впредь! Важным остается только тот факт, что его так и не нашли, хотя милиция всего города была поставлена на уши. Еще бы, ведь в течение недели от рук неизвестного, но, судя по всему, очень подготовленного преступника погибли четыре милиционера в званиях от лейтенанта до подполковника…
А Саня вернулся на Кавказ, в свою часть, хотя и думал, что у него не получится вырваться из Санкт-Петербурга. Там, в ставшей уже родной части, ему не задали ни одного вопроса, а просто отметили тот факт, что отсутствовал он гораздо меньше, чем планировался отпуск. Продолжать отдых Саня не стал, он предпочел влиться в суету армейских будней с головой, чтобы забыть, чтобы не вспоминать, чтобы не думать… Но забыть и не вспоминать не получилось, потому что всего через месяц началась война.
* * *— Ясно, — сдавленно сказал Вадим, эта история его, мягко говоря, шокировала.
— Я тебя предупреждал, — криво усмехнулся Саня, — Не твое это дело, командир.
Вадим закурил, а потом задал нежданный и, вроде бы даже, не совсем уместный вопрос:
— И что, ты до сих пор ненавидишь всех нерусских? Негров, китайцев и прочих? К тому же война-то должна была убедить тебя в твоей правоте.
В ответ Саня только махнул рукой:
— Да брось ты! Какой из меня нацист-то? Знаешь, мне в Чечне два раза жизнь спас один армянин. Очень хороший человек, мой самый близкий друг теперь. И ты думаешь, что после этого мое мировоззрение не изменится? На войне всякое бывало, командир…
— Ну а как быть с татуировками? Если уж все так кардинально поменялось.
— Знаешь, я решил — пусть остаются, как вечное напоминание о моей юношеской глупости. А насчет моих взглядов я скажу так — они поменялись в сторону закона и правил морали, а в не сторону чистоты расы и вероисповедания.
— Вот как? — саркастически протянул Вадим, — В сторону закона?
— Именно! Только не юридического закона, а человеческого закона справедливости. Вот, скажем, к татарам я отношусь спокойно, а знаешь, почему? Потому что живут они себе спокойно в своем Татарстане и не лезут по всему миру, как тараканы или китайцы. Неужели было неясно еще двадцать лет назад, чем это «тихая китайская экспансия» грозит? Куда ни плюнь, в любом городе мира, где более или менее хорошо жить, была китайская или вьетнамская или еще какая-нибудь желтая община! Вот в Центральной Африке их не было, вообще не было, потому что жить там плохо. Чукчи живут на Чукотке, якуты в Якутии, татары в Татарстане, башкиры в Башкирии. А я живу в России и не суюсь в другие страны, не собираю весь свой скарб, что есть, и не вваливаюсь в другую страну со всем своим выводком детей в двенадцать человек… И все потому, что «Где родился, там и пригодился». Да и ладно, если бы в Россию просто приезжали и жили. Работали, детей растили. Так нет же! Каждый норовит урвать кусок, жить по тем, своим законам и обычаям, от которых удрал со своей родной страны! И мало того! Еще и других пытается заставить! А если кто не соглашается, так и силой пытается, священный джихад объявляет…
Саня явно выдохся от своей пламенной речи, но все равно продолжил:
— В общем, это долгий и бесполезный разговор, на самом-то деле. Все эти теории и домыслы потеряли всю свою важность, особенно сейчас. Силой ничего решить не получится, потому что такова жизнь. И даже все эти мои измышления не являются моей философией, а просто всего лишь возмущением той ситуацией, которая нас всех сюда и привела. Не более того. Я не нацист и тем более уже никого не ненавижу. Я просто выполняю свою работу, а моя работа — это война. Так что не переживай, командир.
— Знаешь, а ты все-таки странный человек, Дубровицкий, — сказал Вадим, — Наверное, потому такой интересный.
А потом они шли и шли через пелену снега, продираясь сквозь заросли кустов, которые тянули к ним голые ветки и цеплялись за одежду, стараясь затянуть, схватить, скрутить, а они пробивались через барханы наметенного снега. Перед ночлегом сушили у костра мокрые от снега вещи, из снега топили себе воду на еду и чай. Кругом был вечный и непрекращающийся снег! И достал он уже всех изрядно, даже эвенка.
