Чарльз Шеффилд - Объединенные разумом
Но Тетти чувствовала полную уверенность в своей правоте. Это была ее вина, это она стала невольным организатором этого кровопролития. Она опустилась на колени, заключила Эсро Мондрайна в свои объятия, уткнувшись лицом в его темный китель.
Сначала было то внезапное ужасное мгновение, когда на него навалился весь мир. Оно вызывало тошноту, боль и сбивало с толку. Тогда Чену показалось, что на свете не может быть ничего хуже тех последних минут на стимуляторе Толкова. И это больше никогда не повторится. Самоосознание и потеря невинности случается лишь однажды, это неповторимые моменты жизни.
Но существуют такие мучения, которые по изощренности своей выходят за рамки обыденного и кратковременного. Более сложнее животные испытывают более сложные страдания.
Те приходят со временем, наваливаются постепенно.
Даже сейчас, когда он мог вполне сносно разговаривать, Чену не удавалось облечь свои страдания в слова. Все, чем он владел, это аналогией. Она была подобна окружающему его сверкающему пласту вселенной, увеличивающемуся час за часом, день за днем. Все эти годы он видел монотонный тусклый свет, пока стимулятор Толкова не озарил его первым ослепительным потоком. Всегда после очередного сеанса радиус пласта немного увеличивался. Становились заметными все больше и больше мелочей, и однажды яркость перешла некий рубеж и хлынула наружу.
Незначительное случайное событие может вызвать огонь. Едва заметное изменение окружающего света может послужить причиной пожара. В тот день появление Эсро Мондрайна стало для Чена явлением суперновой, которая принесла с собой целый поток новых ощущений. Он знал Мондрайна, но как, и где, и когда?
Чен размышлял над этим вопросом. Лицо Мондрайна, его аристократические черты, были чрезвычайно знакомыми, знакомыми больше, чем собственное лицо. Воспоминания таились где-то в недрах мозга, они должны были там находиться, но что-то преграждало к ним доступ. Мысли об этом лишь заставляли его разум двигаться вдоль бесконечного кольца.
Бесцельно бродя по коридору, Чен, наконец, добрался до квартиры, занимаемой Тетти. У него не было никаких конкретных причин появляться там, никаких определенных целей на уме, но ему непременно хотелось с ней поговорить. Может, она бы смогла помочь ему; если же нет, она могла бы его утешить.
Для него было очень удивительным застать Тетти поглощенной собственными страхами, так что она не смогла полностью посвятить свои мысли Чену. Он увидел ее холодной, отдалившейся и совсем не сочувствовавшей ему. Она явно находилась где-то далеко в своих мысленных похождениях и попутчики ей были не нужны.
Когда она отправилась в ванну, это было недвусмысленным намеком Чену, чтобы тот ушел. Но он этого не сделал. Вместо этого, он стал осматривать квартиру, убедившись, что больше ему идти некуда.
Наконец Тетти появилась снова, одетая для ужина, на который была приглашена. Она посмотрела на себя в зеркале в полный рост, которое висело на стене в гостиной. И именно тогда Чен, глядя через ее плечо, и так же видя свое собственное отражение, стал терять ориентацию и слабеть. Впервые в жизни он испытывал более сильную форму собственного самоосознания. Та высокая светловолосая фигура, пристально смотрящая на него глазами цвета голубого сапфира на самом деле была им — Ченселлором Веркингеториком Дальтоном, уникальным собранием мыслей, эмоций и воспоминаний, помещенных в такое простое и знакомое ему тело. Это был он. Это была личность.
Чену хотелось кричать вслух о том, что он чувствует. Но так поступил бы ребенок. Вместо этого Чен покинул апартаменты, покинул быстро, чтобы огромный поток мыслей не затерялся и не рассеялся в разговорах с другими. В коридоре он увидел приближающуюся фигуру Эсро Мондрайна. Это вызвало свой резонанс, ставший весомым вкладом в его разыгравшейся душевной буре.
Чен не хотел ни с кем разговаривать. Он прятался, пока Мондрайн не миновал его и не направился к двери Тетти, а потом он стал следить за ним из укрытия. Когда пара пошла от двери, он последовал за ними. У него не было никаких объективных причин, кроме какого-то неясного импульса, дававшего понять, что он должен держать их в поле зрения.
При входе в ресторан Чена встретил официант, вежливо преградивший ему дорогу. Заказывал ли Чен место?
Чен молча покачал головой и отступил назад. Он побрел прочь вдоль по коридору. Он чувствовал пульсацию в своей голове, резкие болезненные удары пронизывали ему глаза. На каждом перекрестке он наугад выбирал направление движения. Вверх, вниз, на восток, на запад, на север, на юг, по извилистым путям, вдоль и поперек пересекавшим Цереру.
Наконец, совершенно случайно, он понял, что проделал весь путь к поверхностным залам. Огромные прозрачные стены открывали взору толчею кораблей, сигнальных постов, вышек, обозначающих место посадки, и антенн, покрывающих наружные уровни гигантского астероида. Церера была центром солнечной системы, где была сосредоточена власть, и поэтому на его поверхности рабочая суматоха продолжалась двадцать четыре часа в сутки.
Над поверхностью, в небе висели звезды, проливающие спокойный свет. Чен устроился поудобнее и стал их разглядывать.
Чем он был? Месяц назад любой мог бы ответить на этот вопрос: он был слабоумным. Неприспособленный к окружающему миру, глупый по своей природе, с мозгом младенца в теле взрослого мужчины. Всего несколько дней назад Чен задал Кубо Фламмариону вопрос. До стимулятора его мозг не развивался. Чен это понимал; но почему он не развивался? Была ли причина клинической, физиологической, психологической или какой-то еще?
Фламмарион покачал головой. Он не имел ни малейшего понятия, но обещал проконсультироваться у специалистов.
Через несколько часов он вернулся. Они тоже не знали ответа. Чен всегда обладал тем, что называлось совершенно нормальным мозгом, и сейчас, после лечения у него был нормальный мозг, или даже более, чем нормальным, согласно результатам последних тестов. Но когда ставился вопрос, почему так могло быть, эксперты Фламмариона лишь разводили руками. Почему был Эйнштейн, почему был Дарвин, почему был Моцарт, мозг которых внешне ничем не отличался от твоего или моего?
Кубо Фламмарион был доволен этим ответом. Он даже не сознавал, насколько такой ответ не удовлетворял Чена. Раз никто не мог объяснить природы его былой аномальности, какова была уверенность в том, что развитие Чена не вернется к своему прежнему уровню? И по скольким показателям, которые нельзя было так просто измерить, он продолжал оставаться ненормальным?
И откуда ему знать, что он ненормальный? Быть может он до сих пор оставался совершенно неприспособленным, глупым — может только чуточку смышленее, чем раньше.
