Борис Левандовский - Обладатель великой нелепости
«Неужели ему действительно наплевать прикончу я его или нет?» – вяло удивилось первое «Я».
«Не верь ему, он просто морочит тебе голову!»
– Во-вторых, каким именно способом вы собираетесь меня убить? Оторвете конечности? Размозжите череп? Или как-то иначе? Я не сомневаюсь, что это вам под силу. Я, наверное, и заметить не успею, когда это случится, – Лозинский криво усмехнулся.
– Это совсем не смешно, Лозинский! – резко ответил Герман.
– Что?! – лицо врача вытянулось, но на нем по-прежнему не было и следов страха. – Проклятье… Выходит, вы меня знаете и оказались здесь не случайно? – Он опустил глаза и потер переносицу большим и указательным пальцами. – А я уже подумал… Ну да – добрый доктор… Значит, вам нужен именно я? – док посмотрел на Германа.
– Вы удивительно проницательны.
– Постойте-ка, не собираетесь же вы сказать, что однажды я допустил какую-то ошибку, как врач… Что? С вами? Господи, но это же невозможно! Посмотрите на себя!
Он запнулся, глядя на гостя, будто увидел его только теперь.
– Слушайте, – хирург вновь целиком взял себя в руки. – Раз уж вы меня в чем-то обвиняете… тогда объясните. А потом делайте, что хотите. Я… – голос Лозинского стал увереннее. – Я много раз видел смерть – нет, не на операционном столе, я имею в виду – свою смерть. На войне. И ни разу не бегал от нее, притом, что был куда моложе, и не собираюсь делать этого теперь. Тем более, убежать от вас…
Он пододвинул стул и указал Герману:
– Давайте сядем и поговорим. Конечно, я слишком долго занимался врачебной практикой, чтобы заявлять, будто моя совесть кристально чиста. Однако… в вашем случае я даже не представляю, какой должна была оказаться ошибка! Скорее, это похоже на какой-то нечеловеческий эксперимент или чудовищную мутацию, но я никогда не занимался подобными вещами… Объясните мне, в конце концов!
Врач пододвинул себе другой стул. Вскользь посмотрел на Германа и сел.
– Я же сказал: потом можете хоть четвертовать меня. Но выяснить эти обстоятельства – мое право, черт возьми! Я посвятил спасению людей – как бы пафосно это ни звучало! – всю жизнь. Вы даже не представляете, насколько ваше обвинение…
– Ладно, – кивнул Герман неожиданно для себя самого (скорее для второго «Я»), но остался стоять в двух шагах перед сидящим Лозинским.
– Только ради Бога не стойте над душой, я этого ужасно не люблю, – сказал Лозинский с искренним раздражением. – Сядьте, наконец. Если вам, конечно, ничего не мешает на заднице…
…И захрипел от удушья – Герман сдавил ему глотку своей жесткой, как кусок окаменевшей древесины, рукой:
– Любишь язвить, док? Это была твоя предпоследняя острота… и учти: я согласен поговорить, но если ты выкинешь еще хоть один фокус, я оторву тебе голову!
– Еб!.. понский городовой!.. Мои перепонки… – прохрипел хирург. – Я уверен, что оглохну задолго до этого.
Отпустив его, Герман сел на ранее предложенный стул, хотя это положение действительно причиняло ему неудобство.
– Случайно… не вы побывали у Маркевича перед его смертью? – спросил врач, потирая ладонью покрасневшую шею.
– Он умер? – удивился Герман.
Лозинский откашлялся.
– Выходит, вы его все-таки знали… Да, умер. При очень странных обстоятельствах, поговаривают, это был не возрастной инфаркт. Намекали на убийство.
– Продолжайте.
– В общем-то, и правда, все выглядело странновато: незадолго до смерти он навалил целую гору дерьма… я имею в виду, обгадился как сосунок, словно от испуга. Меня, вообще-то, это не особо удивляет; кроме того, экспертиза действительно обнаружила в его крови большой процент адреналина. А на плече нашли огромную гематому – словно, кто-то с невероятной силой сжал его. Судя по всему, плечо едва не вылезло из сустава, половина связок оказалась порвана…
– Ясно. И что дальше?
– Но самое странное, когда его нашли – это была жена, вернувшаяся утром – в квартире стоял жуткий трупный смрад, хоть топор вешай. С момента наступления смерти не прошло даже шести–восьми часов, и тело, можно сказать, было еще совсем… свежим. Откуда возникла та ужасная вонь, никто не знает. Правда, патологоанатом настаивал, что этот запах не принадлежал трупу – ни Маркевича, ни кому-либо вообще – почему, не знаю, – но он определил его, как результат иного органического гниения. Насколько мне известно, теперь по этому случаю ведется следствие, хотя я сильно сомневаюсь, что удается что-нибудь прояснить. Короче, вся эта история очень занимательна, но лично меня мало интересует. Вот, собственно, и все.
– Вы не ошиблись, – сказал Герман. – Это именно я побывал у Маркевича тем вечером. Чтобы добыть этот адрес.
– Вот как, значит… – проговорил Лозинский.
Герман оглядел комнату:
– Вы что, живете один?
– Давайте вернемся к нашим баранам, – отрезал Лозинский.
Герман рассказал, что произошло, начиная с момента, когда ему стали известны результаты анонимного теста на ВИЧ. Лозинский часто морщился от острых, как зубная боль, резонирующих частот его голоса.
Несмотря на неожиданно возникшую симпатию к хирургу, Герман ни на миг не допускал, что оставит его в живых. Каждую секунду он испытывал еле сдерживаемое желание оборвать разговор и, бросившись с места, разорвать врача на фонтанирующие кровавые куски, вспороть его живот и затолкать набитые дерьмом и наполовину переваренной пищей кишки в его же агонизирующую глотку…
– Вы забыли представиться, – напомнил Лозинский, когда Герман завершил свое повествование.
– Это не имеет значения.
– Как знаете, – хирург приподнялся со стула. – Вы не возражаете, если я закурю?
– Нет, – Герман проследил, как Лозинский выходит из комнаты, но не двинулся следом. Куда он денется…
Тот вернулся из кухни с зажженной сигаретой во рту и сел на прежнее место.
Герман подумал, как странно и нелепо сложилась ситуация.
Лозинский сделал несколько глубоких затяжек, что-то обдумывая, и, наконец, сказал:
– Ваша история – это самое невероятное, что мне приходилось слышать в своей жизни. И вряд ли я был бы готов нее поверить, если бы не видел вас сейчас прямо перед собой… несмотря на то, что в мире в последние годы творится много страшных и необъяснимых вещей… действительно, что-то происходит… Однако многое в вашем рассказе… Эта непоколебимая уверенность в некоторых моментах, да и сам ваш визит ко мне – все это выглядит абсолютно нелогично.
– Что именно? – Герман почувствовал, как обжигающий ледяной стержень пронизывает его позвоночник.
– Ну, например, не могу понять, почему вы считаете именно меня виновным в своих… своей беде. Дело даже не во мне лично – как вы вообще можете обвинять кого-либо в происходящем с вами кошмаре – вот, что конкретно я имею в виду.
