Артур Конан Дойл - Страна туманов
— Это какая-то ваша старинная лекция, — рассмеялся он. — Можете снять зал, но не тратьте свое красноречие в частных домах. Если же серьезно, Смит, то речь вовсе не о том. Пусть даже вы правы — это никоим образом не меняет моих убеждений: у нас есть величайшее и действенное учение, с благоговением принимаемое тысячами людей, в том числе и вашим покорным слугой, и было бы крайне неразумно от него отказываться. Уж с этим-то вы не можете не согласиться.
— Нет, — упорствовал Смит. — Вы слишком заботитесь о чувствах ваших драгоценных прихожан, но совершенно не думаете о тех девяти десятых населения, которые никогда не переступали порога церкви. А между тем их оттолкнуло то, что им, как, впрочем, и вашему покорному слуге, кажется фантастическим и неразумным в христианском учении. Так как же вы рассчитываете привлечь их на свою сторону, если не предлагаете ничего нового, а лишь механически привносите в христианство спиритизм? Но стоит лишь обратиться к этим безбожникам и атеистам с такими словами: Я согласен, что христианство — это сплошная ложь и к тому же оно запятнано веками насилия и обскурантизма, но вот мы предлагаем вам нечто новое, незамутненное и чистое. Придите и причаститесь его! — и вот тут-то можно легко обратить их к Богу и вере, не насилуя их разум христианскими догматами.
Слушая спор, Мейли теребил свою рыжеватую бороду. Он прекрасно знал этих людей и понимал, что расхождения между ними невелики, ибо Смит воспринимал Христа как богоподобного человека, а Мейсон считал, что это принявший человеческое обличье Бог, что по сути своей одно и то же. Но между их более радикальными последователями лежала пропасть, и компромисс был абсолютно невозможен.
— Почему бы вам, — вмешался Мелоун, — не задать эти вопросы представителям мира духов и не довериться полностью их мнению? — Все не так просто, как вы думаете, — ответил Мейли. — После смерти все мы сохраняем наши земные предрассудки, оказавшись в обстановке, которая в той или иной степени их отражает. Поэтому поначалу каждый живет своими прежними представлениями. Постепенно, с течением времени, дух расширяет свое представление о мире и в конце концов приобщается к всеобъемлющему символу веры, который подразумевает лишь братство людей и верховенство Господа. Но на это уходят годы. Во время сеансов мне доводилось слышать речи ярых фанатиков.
— И мне тоже, — поддержал Мелоун, — причем в этой самой комнате. Но что же души материалистов? Уж они-то не могут не перемениться! — Я думаю, что их представления существенно влияют на их состояние, и они годами не проявляют никакой активности, ошибочно полагая, что жизнь уже кончена. Но в конце концов они просыпаются, понимают, сколько времени потеряли, и оказываются порой в первых рядах, поскольку обладают легким характером и руководствуются возвышенными идеалами, сколь бы ни были ошибочны их взгляды.
— Да, часто материалисты — это лучшие представители человечества, — заметил священник с подкупающей искренностью.
— Из них-то и пополняются больше всего ряды нашего движения, — сказал Смит. — Случается порой, что чувства говорят им о существовании разумной силы помимо них, и тогда они с достойным рвением начинают пропагандировать свое открытие. Вы, люди, обладающие верой и лишь прибавляющие к ней новое знание, даже представить себе не можете, что испытывает человек, живший в вакууме и неожиданно обретший нечто, способное заполнить его. Когда я встречаю простого честного парня, тщетно блуждающего в темноте, у меня руки чешутся ему помочь.
В этот момент появилась миссис Мейли с чаем, но разговор не затих. Такова уж особенность людей, изучающих возможности духа, что, встретившись, они затевают самый горячий обмен мнениями, — настолько интересна и многогранна эта проблема. Мелоуну стоило больших усилий перевести разговор на то, что являлось непосредственным поводом для его визита. Лучших советчиков ему было не найти, и все они сошлись на том, что для такого человека, как Челленджер, необходимо устроить показательный сеанс.
Где же лучше всего его провести? В этом вопросе не было разногласий: большая зала Духовного колледжа. была самым изысканным, самым удобным и во всех отношениях самым подходящим местом в Лондоне. Но когда? Чем скорее, тем лучше. Да любой спиритуалист, любой медиум ради такого случая, без сомнения, отложит все остальные дела.
Но вот загвоздка — кто же будет медиумом? Конечно, наилучший вариант — это кружок Болсоувера: он находится в частных руках, за него не надо платить, но Болсоувер — человек вспыльчивый, а Челленджер наверняка будет вести себя вызывающе и всем надоедать, так что сеанс может окончиться дракой и таким образом потерпеть провал. А этого ни в коем случае нельзя допустить. Может быть, отвезти его в Париж? Но кто возьмет на себя смелость позволить этому слону разгуляться в изысканном салоне доктора Мопюи?
— Да он просто вцепится питекантропу в горло, поставив под угрозу жизнь всех, кто окажется там, — сказал Мейли. — Это не подойдет. — Вне всякого сомнения, самым лучшим медиумом в Англии, в которого могут воплощаться духи, является Бандерби, — заметил Смит. — Но некоторые его пристрастия… На него совершенно нельзя положиться! — А почему? — спросил Мелоун. — Что он за человек?
Характерным жестом Смит щелкнул себя по горлу:
— Он пошел по дорожке, по которой прошел не один медиум до него. — Но ведь это серьезный аргумент против нашего движения, — удивился Мелоун. — Разве может считаться благим дело, ведущее к подобным последствиям?!
— Как вы считаете, можно назвать благим делом, скажем, поэзию? — Ну, разумеется!
— А вот, например, По был алкоголиком, Кольридж — наркоманом, Байрон — повесой, Верлен — извращенцем. Не следует смешивать дело и человека, призванного это дело воплощать. За талант подчас приходится расплачиваться неуравновешенностью характера, а выдающийся медиум еще более чувствителен, чем величайший талант. Некоторые медиумы — достойнейшие люди, а некоторые не вполне чистоплотны в быту, и не следует их за это порицать. Такая работа требует большой отдачи, поэтому им необходимы радикальные средства для восстановления сил. Порой они теряют контроль над собой, но профессиональные их свойства остаются неизменными.
— Это напомнило мне один эпизод, произошедший с Бандерби, — вмешался Мейли. — Вы, должно быть, его никогда не видели, — обратился он к Мелоуну. — Он очень забавный — маленький, кругленький, неуклюжий и такой толстый, что уже много лет не видел собственных башмаков. Когда выпьет, он еще забавнее. И вот как-то пару недель назад мне сообщают, что он напился где-то в баре и не может без посторонней помощи добраться домой. Мы с приятелем поспешили ему на выручку. С некоторыми приключениями, но все же дотащили его до дому, и тут ему взбрело в голову устроить сеанс! Мы пытались его остановить, да куда там, — он схватил с приставного столика рупор и неожиданно погасил свет. И только он это сделал, как сеанс немедленно начался, да так все хорошо у него выходило! Но тут вмешался Принсепс, его дух-проводник, — он выхватил рупор и начал колотить медиума, приговаривая: Ах ты, негодяй! Пьяница несчастный! Да как ты смеешь!… Рупор теперь весь во вмятинах. Бандерби с воплями бросился вон из комнаты, а мы пошли по домам.
