Олег Дивов - Русская Арктика 2050 (сборник)
– Это программа, общение с которой носит неформальный характер.
– Я понял, речь идет об искине. Я знаю, что процессы генотипирования, секвенирования и тра-ля-ля идут быстрее и лучше при применении суперкомпьютеров и мощных программ, обладающих способностями самообучения.
– Да, правда, – она с некоторым удивлением посмотрела на меня.
– Ваш искин напрямую работает с микроманипуляторами, кантилеверами, иглами зондовых микроскопов и так далее?
– Работает не напрямую. Грубо говоря, любой инструмент замкнут на человека-исследователя, но подсказки дает компьютерная программа. В режиме реального времени.
– Я вижу у вас на прекрасном голубом глазу что-то мерцающее. Если это не чертики прыгают, то, скорее всего, работает линзопроектор, который намекает на то, что вам имплантирован нейроинтерфейс. Значит, исследователь вроде вас управляет манипулятором или там иглой с помощью нейроинтерфейса; суперкомпьютер же визуализирует и сенсоризует среду эксперимента в «смешанной реальности» и, если надо, поправляет человека, включаясь в контур управления.
– К чему вы ведете, Корнев? – спросила она совсем строгим голосом.
– Что мощная компьютерная программа уровня искин имеет доступ к вашему нейроинтерфейсу. А заинтересовавшаяся вами спецслужба могла подозревать, что искин использует вас в своих целях. Поэтому те трое принесли с собой медицинские инструменты, даже портативный ультразвуковой сканер. Возможно, они хотели изъять у вас имплант, как нечто компрометирующее этот самый искин.
– Что-то непохожи вы на шкипера, у которого в прошлом только срочная служба в десантно-штурмовом батальоне, – сейчас Инга выглядела несколько смущенной, словно я нашел в сети ее фотки ню.
– Я полгода просидел в отделе АСУ Мурманского пароходства, дожидаясь должности на судне в старшем комсоставе. Чтоб не уснуть со скуки, заглатывал за день по пять чашек кофе и учил язык «Си Плюс Плюс»… Похоже, мы подъезжаем. Вы ввезете меня на территорию режимного объекта как контрабанду, в багажнике. По счастью, у нас сейчас седан с нормальным размером багажного отделения.
С помощью ее карточки-ключа я вышел из гаража и поднялся на третий этаж, где располагалась та самая лаборатория. Дальше пришлось создать дымовую завесу – поднеся зажигалку к датчику пожарной сигнализации. Через десять минут подъехал пожарный расчет, у одного из тех ребят я позаимствовал наряд. Дело было, конечно, недобровольным – с его стороны; я вот тоже не захотел бы отдавать красивую блестящую каску какому-то тощему хмырю с кривой улыбочкой. Парня, замотанного в пожарный рукав, пришлось оставить в туалете.
С этой маскировкой я был вхож уже повсеместно. Сердце забилось учащенно. Сейчас я получу доступ к искину и, наконец, узнаю, к чему привело исследование биоматериалов, полученных из могилы на безымянном островке в Восточно-Сибирском море. Какие же выводы сделал главный исследователь – искусственный ум на десять миллионов строк программного кода, и почему это привело к столь неожиданным последствиям для Инги?
Однако на пути, ведущем в лабораторию, я опять встретил представителей иностранной спецслужбы. Их было трое, они появились с другого конца коридора, видимо, поднявшись с помощью запасного или грузового подъемника. Как-то слишком быстро они врубились, что я за фрукт, и начали стрелять. Единственное, о чем они не догадались, что я умею быстро перемещаться с использованием укрытий. Ну, а мне пришлось прятаться за тележкой, перевозящей контейнер с биоматериалами, которая обычно идет по монорельсу согласно программе. На конечном этапе я направил тележку на врагов, и та проглотила пули, предназначенные мне. А потом уже открыл огонь сам.
После этой жаркой встречи до меня кое-что дошло. Я спустился в гараж, сел в автомобиль и сказал попутчице:
– Я все понял, они ждали именно меня. Вы ведь неспроста на «Пермякове» бокал кокнули. Чтобы я порезался и можно было взять образец моей кровушки. Так, будем теперь говорить правду, Инга?
– Конечно, Иван Андреевич, ничего кроме…
«Правда» заключалась в том, что она мне прыснула в лицо перечным спреем. Пока я, плача, протирал глаза, почувствовал укол иглы в районе запястья. Едва стал видеть что-то благодаря злости и слезам, как сразу и вырубился.
Лабораторная крысаМеня вовсе не с ходу отправили в аквариум. Я сам туда попросился, когда у меня заметно округлились все части тела благодаря жировой прослойке, а голова стала маленькой на фоне плеч. 10 тысяч калорий в сутки, потребляемые в виде маслянистой жижи, – это не завтрак у Тиффани. Но в аквариум, точнее, бассейн со стеклянными стенками и водичкой со скромной температурой плюс семь, меня посадили, когда во мне завелось достаточное количество белка со свойствами антифриза.
С той стороны аквариума я видел контуры экспериментаторов, среди которых различал и Ингу. Злости на нее уже не было; с чувством обиды жить тяжело, так что я постановил, что в свое время мне надлежало получше соображать, тогда бы избежал многих неприятностей.
Те ученые особы не слишком часто общались со мной, пожалуй, только Инга могла пооткровенничать, когда поняла, что у меня нет ненависти. Узнал я, что являюсь для экспериментаторов особенным человеком, с теми же аллелями генов «хладостойкости», что и у Василия Корня; это делает нас обоих способными к деловой активности даже при самом диком холоде. (Кто б мог подумать, мне ж всегда было зябко на ледяном ветру. Хотя, конечно, в Василии Корне и других русских первопроходцах, Иване Реброве, Михаиле Стадухине, Дмитрии Ерило, Елисее Бузе, Дежневе, Пояркове, Иване Москвитине, Атласове, сомневаться не приходится – дули они вперед даже дьявольски студеной восточно-сибирской и арктической зимой, потому что тогда дорога тверже.) Инга с компанией, собственно, и искали в русской Арктике, маскируясь под «гринписей», кого-то вроде Василия Корня.
Температуру в бассейне начали понижать, вплоть до того, что поверхность воды стала покрываться ледяной коркой. Холодно мне не было, я даже забыл такое чувство, но иногда возникало ощущение скованности, тесноты, что ли. Порой пронзала боль; значит, гликопротеиновые спирали не успевали стабилизировать воду в моих тканях и где-то происходила ее кристаллизация. Тогда начинались новые инъекции, после чего мне было не холодно, а жарко, словно в меня вливали кипяток. Помимо гликопротеинов-антифризов я нуждался в белках-шаперонах, которые восстанавливали уже поврежденные белковые комплексы.
Со временем инъекций стало меньше. У меня теперь самостоятельно вырабатывались те же белки-антифризы, что и у некоторых рыб арктических морей, нототении, зимней камбалы и еще какой-то, с красивым женским именем. Эти белки упорядочивали воду в виде тонких слоев, не давая ей смерзаться.
