Сергей Алексеев - Птичий путь
11
То ли от последних событий в Осколкове, то ли сам несчастный вид Оскола навевал некоторое оцепенение мысли, но Сторчак поначалу никак не мог сообразить, с какой стати сейчас надо без промедления оставить все дела и устраивать экскурсию в новгородский музей Забытых Вещей. Прочитав распоряжения в присутствии их молчаливого, беспомощного автора, он сначала и это все отнес к старческому маразму, за исключением содержания первых двух пакетов. Однако же покивал, заверил больного, что все исполнит в точности, и уже в своем кабинете еще раз внимательно изучил рукописное завещание, вложенное в третий конверт.
Вероятно, осторожный Церковер доверил все это бумаге, предчувствуя скорый приступ, и уже не обладал здравым умом, твердой памятью и прежней концентрацией мысли. Рука еще не дрожала, почерк был напористый, ровный, но сознание заметно трепетало, прыгало, стремясь из некоего множества выхватить лишь самое важное, и Сторчак вынужден был прыгать по его заячьему следу. Он и в самом деле сразу же начал исполнять распоряжения Оскола и в первую очередь велел убрать останки железной руки. А сам продолжал разгадывать ребус, полученный в наследство – пойди туда, не зная куда, – и одновременно ждал отчета о первой встрече Корсакова с западными партнерами.
Разведка Оскола, как показалось вначале, работала безукоризненно, и через несколько часов после этой встречи явился ее начальник Филин.
– Зачем вы сказали Церковеру о хищениях? – сразу же спросил Сторчак. – Можно было пожалеть больного, не расстраивать его! Хотя бы повременить…
– Я обязан докладывать обо всем, что происходит в Осколкове, – бесстрастно заявил тот, отчего-то заслоняясь портфелем, как щитом. – Этого требует предписание.
Он и раньше вызывал неприязнь, а тут Смотрящему захотелось взять и разорвать этот картонный профиль человека.
– Вы поступаете под мое начало, – мстительно проговорил он. – Я потребую полного подчинения.
– Мне об этом известно, – невозмутимо прошелестел Филин. – Готов доложить текущее состояние дел в полном объеме. По каждой операции отдельно.
Его голос напоминал визг автомобильных колодок при экстренном торможении.
– Слушайте… откуда вы такой взялись? Вы кто?
– Можете ознакомиться с моим послужным списком. – Филин полез в портфель. – Сейчас это называется – резюме.
– Да не хочу я вашего резюме! – морщась, как от зубной боли, сказал Сторчак. – Говорите по делу!
– Пришел отчет о переговорах Князя, – скупо сообщил он и опять полез в портфель. – В связи с болезнью господина Церковера предписано доложить вам лично…
– Докладывать не нужно! – перебил его Смотрящий, испытывая отвращение. – Сам прочитаю.
Главный разведчик Осколкова положил бумаги на стол:
– Если возникнут вопросы… потребуются пояснения – я у себя.
Сторчак в ту минуту даже не предполагал, что может быть в этом отчете, поэтому пробурчал, что не потребуются, и отправил этого неприятного, шуршащего, как старая картонная коробка, человека восвояси.
Однако вскоре пожалел об этом.
Западные партнеры, активно ищущие прямого выхода на Осколково и Сторчака, свою активность утроили и откровенно потянули на себя одеяло. Их предложение выманить Алхимика в Румынию и там устроить встречу отца и сына можно было расценить однозначно: полностью хотят перехватить инициативу. Через своего агента Симаченко Смотрящий поставил основное условие – узника тюрьмы в Гуантанамо следует доставить в Россию, причем в ближайшее время, и поместить в специальном отсеке зоны Д Осколкова. И партнеры еще недавно соглашались, даже обозначали конкретные сроки, однако при этом требовали гарантий и контакта со Сторчаком не через агентуру, а посредством полномочного доверенного лица. Оскол еще тогда заподозрил подвох и придумал ход – в качестве такого лица послать Корсакова, но не наделять его полномочиями, а подставить под вербовку и вынудить партнеров раскрыться, вытащить из них истинные намерения.
Судя по отчету, можно было считать, что Князь, сам того не ведая, задачу выполнил. Партнеры рассчитывали не только заполучить Алхимика, но еще и использовать самого Сторчака в качестве источника влияния на первых лиц государства. Теперь надо было продумывать последующие шаги завязавшейся игры, и у Оскола наверняка были какие-то замыслы, но подкосил паралич, а его излишнее скупердяйство – выдавать информацию в строго ограниченном количестве и в нужное время – полностью сейчас перекрывало перспективу. Надо было призывать Филина и теперь с ним разрабатывать ход дальнейших действий, однако от одной мысли, что придется находиться с ним в одном помещении да еще что-то обсуждать, вызывало у Сторчака тошноту.
Распоряжения Оскола были пронумерованы в порядке важности исполнения, поэтому Смотрящий отложил третий пакет, хотя мысленно продолжал разгадывать ребус с музеем Забытых Вещей, и взялся за первый.
Свободная от службы внешняя охрана Осколкова достаточно легко извлекла жестянку из руин, поскольку колосс был выеден до основания, затем сплющила ее ногами, сложила вчетверо и уже с помощью резиновых молотков превратила в бесформенный, неаккуратный брикет. Аналитики не советовали пихать его под кузнечный пресс, который при ковке мог нарушить кристаллическую структуру и вызвать коррозию. Уже перестраховываясь, Смотрящий приказал вынести из зоны Д эталонный образец железа, упаковать, загрузить все в бронированную инкассаторскую машину и в сопровождении автоматчиков лично доставил и положил в банк на ответственное хранение.
Второе распоряжение Оскола касалось его секретной зоны, которая переходила под полное подчинение Сторчака. Он и раньше имел доступ в эту заповедную часть Осколкова, но бывал там редко, по необходимости и только в кабинете Церковера, строго следуя джентльменскому соглашению о разграничении полномочий. Он особенно не вникал в суть решаемых там вопросов, только понаслышке знал, чем занимаются подчиненные Осколу личные службы, и теперь испытал такие же ощущения, как много лет назад, когда благодаря своему тестю попал в команду реформаторов и внезапно оказался в Кремле. Ощущения, надо сказать, неожиданные, сходные с теми, что испытывал революционный матрос, ворвавшийся в Зимний дворец и узревший там не таинственную природу власти, не мужей, наделенных божественными полномочиями, а самую обыкновенную контору, порядком замусоренную, поскольку сбежали уборщицы, и со следами неких торопливых сборов. И если в кремлевских палатах оставалось еще былое величие этой власти вроде золоченых вензелей в залах и портретов некогда царствовавших партийных вельмож и вождей, то здесь все оставалось, как в НИИ зернобобовых. Прижимистый Оскол даже ремонта в своей вотчине не сделал, мебель не поменял, должно быть полагая, что старым, советским ученым и обстановка должна соответствовать. Даже свой кабинет не стал обустраивать, разве что поставил новое японское кресло и завел современный телевизор размером в полстены. В общем, закрытая стороннему глазу, вотчина Церковера более напоминала филиал музея Забытых Вещей.
