Питер Морвуд - Иван-Царевич
— Не грех бы тебя подковать.
Сивка потряс копытом в воздухе, потом в землю его вонзил.
— На излишества времени у нас нету, хозяин, — отвечал конь глубоким, басистым, как нижний регистр церковного органа, голосом. — Да и мошна твоя что-то не больно звенит, как послушаешь.
Конь дважды переступил по траве, отчего у Ивана в ногах загудело. Не копыта, а молоты кузнечные, и столь же грозное оружье.
— К тому ж, — добавил Сивка, — охота мне еще малость побегать вольготно по земле-матушке.
— Воля твоя.
Задрал Иван ногу, коленом в подбородок уперся, чтоб до стремени достать, да все напрасно. Сивка вымахал до размеров тех боевых коней, что франкских рыцарей возят, куда до него низкорослым российским лошадям! Потому так просто не всякий на него влезет. Особливо же Иван, в котором росту два с половиной аршина, ежели брать в зачет каблуки красных сапог. Даже привстань он на цыпочки, через Сивкину спину никак не заглянет. Оттого и забрался на коня татарским иль казацким манером: рукой на луку оперся, подпрыгнул и заскочил в седло. А потом сказал Сивке на ухо:
— Ну, поехали, порезвимся.
Разбежался конь да и перемахнул разом на ту сторону широкого Дона. Пролетая в воздухе на самом прекрасном коне, коего белый свет видывал, Иван привстал на стременах, вытащил саблю из ножен и вытянул ее прямо к солнцу, так что искры алмазные с острия посыпались. Любушка избавленья ждет. Враг до сей поры не повержен. Откинул Иван голову и рассмеялся, ибо впервые ощутил себя тем, кем доселе во снах лишь видел... Богатырем и героем.
Гуляла Марья Моревна по стенам крепости Кощеевой, глядела, как быстро катится солнце по закатному небу. И вдруг достиг ее слуха топот копыт, задолго до того, как всадник в раздольной степи показался. От этого топота гул в голове пошел — это у ней-то, которой доводилось встречать татарскую орду на марше! И наконец увидала она коня.
Подумала сперва, что Кощей ворочается с поганых своих дел, однако его конь, весь избитый-исхлестанный, никогда так величаво не выступал. Да и не в обычае Кощея в красный кафтан с соболиной опушкою облачаться да в шапку, из-под которой льняные кудри выбиваются. Вцепилась Прекрасная Царевна одной рукой в холодный камень, глаза прикрыла и шепнула тихонько заветное имя вслух-то и произнесть было боязно.
А когда вновь глаза открыла — глядь, внизу на подворье, оседлав коня богатырского, сам Иван-царевич сидит, и сабля в руке его лунным светом сияет, а сам он смотрит на нее да улыбается.
И крикнул Иван голосом, от коего звон набатный в крепости поднялся:
— Едем, любушка, и пусть Кощей нагонит нас, коли сможет!
Подхватилась Марья Моревна, птицею слетела вниз по лестнице. Выбежала в ворота тесовые и не чаяла, как очутилась в кольце ласковых мужниных рук. Обыкновенно богатырки, да многих войн победительницы, да многих земель повелительницы девичьих слез не льют. Но сердце у ней рвалось надвое. Не она ль видала своего милого на куски разрубленным, а после воротился он к ней жив-здоровехонек. Не она ль послала его на смерть, такую лютую, какую он, дитя неразумное, и во сне не видывал, так царевич и ее обманул. Оттого уткнулась Прекраснейшая из Царевен всея Руси в соболиный мех и выплакала все слезы непролитые, и, плача, смеялась от счастья.
— Дозвольте слово молвить, хозяева, — прервал конь упоенных супругов.Солнце садится, посему не сможете вы воспеть вашу любовь лучше, как ежели покинете скорей это место проклятое.
Встрепенулась Марья Моревна и поняла, что с ними черный Иванов конь беседует. А жеребец поглядел на нее ласково да и говорит Ивану:
— Теперь, хозяин, понятно мне твое нетерпенье: такой красавицы во всем свете поискать — другой не найти! Но ежели Кощей до срока воротится али тьма вас тут застигнет, придется голубке твоей без тебя свой век вековать.
— Мудрость твоя, Сивушка, под стать силе твоей, — сказал Иван и помог Марье Моревне в седле получше устроиться. — Верен совет: здесь нам боле делать нечего.
Обнял он жену одной рукой, а другой тронул поводья. А верный конь его пустился вскачь, обгоняя солнце, к горизонту клонившееся. И в тот же миг задрожала под ними земля, затряслися стены крепости, ходуном заходили. Сивка споткнулся об камень, но устоял. Собрался он с духом да и перемахнул высокую стену, прыгнул вдругорядь — широкий ров крепостной позади остался. Слилися воедино земля и небо, и рокот громовый, точно дыханье великана, сотрясал все окрест. Заржал конь богатырский, чуя, что жизнь Ивана и Марьи Моревны на волоске висит, и припустил галопом резвее прежнего.
Коса Марьи Моревны растрепалась, по лицу хлещет, а она откинулась в объятиях мужа и со счастливым смехом глядела, как проплывает мимо спет белый. Потом оглянулась и сказала, перекрикивая посвист ветра:
— Уж теперь-то Кощей знает. Усмехнулся Иван:
— Он знает, что ветер дуст, пущай попробует его догнать. Позади уж не видать было мрачной крепости, лишь черная гора высилась на фоне темнеющего неба. Ежели б они помешкали и пригляделись хорошенько, то увидали бы, что от крепостных стен осталась груда камешков, слетевших с конского хвоста.
А в это самое время проезжал Кощей Бессмертный по развалинам горящей деревни тридесятого царства, и вдруг споткнулся под ним добрый конь. Уцепился чернокнижник за летящую по ветру гриву, дернул ее со всей мочи, а про плетку от удивленья и позабыл.
Остановил он коня, принюхался и говорит:
— Нет. Не верю.
Конь вороной затряс головою от боли, раздул огненные ноздри.
— А ты поверь, Кощей Беззаботный. Поверь, как ни во что другое в подлунном мире не веришь. Чую русский дух в мрачной крепости, там, где русского духу быть не должно. Ни один человек на всем белом свете на это не дерзнет, стало быть, Иван-царевич приезжал и опять выкрал у тебя Марью Моревну.
— Врешь, кляча несытая! — взвизгнул Кощей Бессмертный и на сей раз так огрел жеребца плеткою, что кровь конская на сапоги ему брызнула. — Я Ивана-царевича зарубил! Нету его в живых!
Конь вороной не взвился на дыбы, не попятился, а снес град ударов, будто укусы комариные. Лишь оглянулся на своего мучителя, и в очах адское пламя горело.
— Тебя теперь не Кощеем Бессмертным, а Кощеем Безмозглым звать станут. Ты его убил, да раньше он тебя. Но ежели он тебя убил, так мне, верно, привиделась шкура моя, тобою располосованная?
— Та-ак, — протянул Кощей, умерив по необходимости гнев свой. — Стало быть, убивал, да не убил. Ладно, в другой раз промашки не дам.
Конь промолчал, что насторожило чернокнижника.
— Ты чего? Неужто не нагоним?
— Авось нагоним, — сказал вороной.
Кощей Бессмертный выругался и так саданул коня кулаком промеж ушей, что едва тот не упал и хозяина не сбросил.
