Петроний Аматуни - Гаяна (Иллюстрации Л. Гольдберга)
— Неужели все это еще не сделано?
— Увы. Моря и океаны — наименее исследованная часть нашей планеты. Плавать мы научились давно — тысячи лет назад, а вот нырять всерьез только учимся. До сих пор мы изучаем морские глубины с помощью неповоротливого, медлительного батискафа, а вы в своем аквалете откроете новую страницу в технике подводных исследований.
— Заманчиво!
— Теперь несколько слов о вашем оформлении и условиях работы. — Профессор снова вернулся к письменному столу. — А вы злюка… — весело щурясь, проговорил он. — Но я тоже.
2
В наш век людям легче общаться друг с другом, чем, скажем, пяток столетий назад, и каждый из нас имеет больше возможностей для встреч. Потому я нисколько не удивился, когда среди членов экипажа экспедиции, собравшихся в Москве, встретил старых знакомых.
Командиром корабля оказался не кто иной, как Петушок, знакомый и вам. Но теперь это был уже Петр Григорьевич Венев: он возмужал, посерьезнел. Я был назначен водителем аквалета и штурманом вертолета. Третий член экипажа — инженер Алексей Алексеевич Баскин. Он работал когда-то в аэропорту. Мы его звали ходячим техническим справочником.
Потирая широкой ладонью угловатый колючий подбородок, Алексей Алексеевич внимательно вслушивался, бывало, в работу «заболевшего» мотора, а через минуту-две складывал над головой руки крестом: выключай.
— В общем, братцы мои, дело ясное, — уверенно говорил он прокуренным басом. — Моторчик надо менять.
И всегда оказывался прав. Так и остался он в моей памяти непогрешимым по части техники.
Человек он высокий и физически сильный. Перед вылетом я избегал здороваться с ним за руку: кисть после его пожатия становится будто отвальцованная и не чувствует штурвала и рычагов газа.
Его доброе лицо обветренное и загорелое. Темно-карие глаза почти всегда смотрят чуть устало и прямо на собеседника.
В экипаже вертолета имелся еще одни здоровяк — бортрадист Филипп Петрович Петренко, бывший моряк торгового флота. Лет ему под сорок, а уравновешенность и немногословие делали его старше. Ходил он осторожно, вразвалочку, постоянно опасался, как бы чего не свалить, не сломать. Раз пять Филипп Петрович объехал вокруг света, многое повидал и испытал, но рассказывать не любил.
— Так я ж все время в своей радиорубке, — отшучивался он. — Все одно что в субмарине… А вот относительно пеленгов или позывных — это помню.
Широкоплечий, круглолицый, румяный, с черными как смоль усами, с ласковыми светло-синими глазами, Петренко, несомненно, был красив.
3
Трудно описать чувство, охватившее меня, когда я впервые увидел «Илью Муромца».
Вертолет? Да, конечно. Во всяком случае, вверху имеется огромный несущий винт. На длительных стоянках он складывается.
А может, теплоход? Судите сами: на зеркальной глади Химкинского водохранилища на якоре стоит яхта — красивая, белоснежная, с изящными обводами, круглыми иллюминаторами и палубой, наглухо задраенной обтекаемыми листами прозрачного плексигласа. Но вместо мачты на этой яхте — мощная труба, а вместо парусов — четыре широкие и длинные лопасти несущего винта, ротора.
Я стою на берегу и наблюдаю, как грузят мой аквалет. В корме вертолета бесшумно открываются створки грузового отсека со стапелями для крепления аквалета, затем другие, протянувшиеся вдоль всего борта, а из образовавшегося паза вылезает огромная механическая рука. Не торопясь, слегка изгибаясь в локте, она тянется к берегу, и я невольно отступаю. Растопырив паучьи пальцы, механическая рука обхватывает корпус аквалета, приподнимает его метра на четыре и несет к корме.
Механическая рука уложила аквалет в стапели, и я заметил, как сбоку в фюзеляж моего подводного самолета впились резиновые присоски — крепления; теперь машина не сдвинется с места даже в шторм.
Так же деловито манипулятор вернулся к берегу, взял крылья аквалета и тоже упаковал их в отсек. Створки отсека плавно закрылись, а механическая рука уже снова над моей головой.
Не успел я опомниться, как жесткие металлические пальцы подхватили меня под мышки. Я увидел под собой берег, воду, раздвинувшиеся шторки палубного перекрытия и… веселую физиономию Баскина, стоящего возле пульта управления.
— Алексей Алексеевич! — закричал я. — Немедленно бросьте!
— Дозвольте слово молвить? — засмеялся Баскин, поднимая мизинец левой руки. — Куда бросить: в воду или на землю?
— Я имею в виду ваши шутки, — уже разозлился я, беспомощно барахтаясь над палубой.
— Товарищ дельфин, вы невежливы: я помог вам, а вы… Не болтайте ножками. Вот так.
— Леша, — погрозил я ему, — ведь наша работа только начинается, а расстояние от всепрощения до яростной мести так ничтожно…
— Дозвольте, — снова мизинец просительно полез вверх. — Я предлагаю мир. Хочешь, я покажу тебе все прелести нашего корабля?
Мы начали осмотр с пилотской кабины. Самое интересное здесь, конечно, две вещи: автопилот и, как назвал Алексей Алексеевич, инспектор безопасности.
Автопилот — комплекс компьютеров. Он в значительной мере подменяет пилота. Собственно, пилот только контролирует работу всех агрегатов. Предусмотрен даже такой маловероятный случай: если экипаж выйдет из строя, машина сообщит об этом на базу и, получив соответствующую команду, сама произведет посадку.
Инспектор безопасности более прост по замыслу и техническому решению. На консолях ротора, на носу и в некоторых других частях корпуса расположены маленькие локаторы. Они предупреждают о появившемся препятствии — и столкновение предотвращается.
— А в моей обители есть инженер безопасности, — сказал Баскин. — Пойдем покажу.
Кабина бортинженера удивила меня обилием приборов.
— Ты знаешь, что такое акселетрон? — спросил Баскин.
— Знаю: маленькая коробочка, передающая самые ничтожные ускорения.
— Ясно, — прервал Баскин. — Так вот все лопасти нашего ротора и корпус начинены акселетронами. Их показания поступают в счетно-решающее устройство, которое ставит диагноз. И если вдруг появятся биения в роторе или тряска, то мой инженер безопасности быстро устанавливает причину и дает команду изменить режим полета или работу моторов. Здорово?
У Баскина я увидел приборы, контролирующие напряжение и степень усталости металла в основных силовых узлах, динамическую работу обшивки, корпуса, индикатор центровки…
Понравилась мне кают-компания: чисто, много света и много книг. «Жить можно», — решил я.
