Роберт Шекли - «Если», 1992 № 04
Она как раз взялась за ручку, когда он схватил пуговицу и, стараясь оторвать, сильно дернул.
В тот же момент дверь распахнулась, и в комнату заглянуло усатое лицо доктора, но сейчас профессор не видел своего друга. В руке он сжимал пуговицу, а девушка вдруг судорожно дернулась, замерла, колени ее подогнулись, и она сползла на пол, как кукла.
Доктор проскользнул в дверь и склонился над лежащей фигурой.
2Старик наливал коньяк, его пальцы все еще дрожали. Друзья ужасно измучились, пока не перенесли тело в библиотеку.
В рюмках плясал коричневый огонь, и профессор выпил еще две, пока доктор не вернулся из библиотеки. Страх пропал, и снизу, от желудка, поднималось вверх благословенное тепло.
— Выпей.
Доктор кивнул. Белый, как мел, он опрокинул рюмку и тут же налил вторую. Профессор нетерпеливо наблюдал за ним.
— Что это… что это было? — наконец спросил он.
Доктор тяжело опустился в кресло и закурил сигарету. Его отсутствующий взгляд следил за мерцанием цветных искр В граненой бутылке. «Какое сходство!» — бормотал он.
— Как ты думаешь, что с ней? Эмил, прошу тебя…
Доктор наклонил голову, синий дым клубился над сигаретой. «Фантастическое сходство», — шептал он.
Профессор посмотрел на него. Не сошел ли его друг с ума?
— Эмил, что с тобой?
Врач осознал, где находится. С тоской посмотрев на друга, он сообщил:
— Это уже слишком, даже для меня.
— Ты ведь врач, черт возьми, — сердито сказал профессор. — Подумаешь, девица упала в обморок.
Правда, никогда не ожидал этого от племянницы…
— Племянницы?.. — переспросил доктор. — И давно она здесь?
— Недели две.
— И две недели ты не выходил из дома?
— Ну, Авдулка собиралась поступать в университет, и я ей немного помогал…
— Не знал, что у тебя есть племянница, — заметил доктор.
— Откровенно говоря, я тоже… Знаешь, мне бы не хотелось, чтобы ты подумал, чтобы мы подумали, ну, в общем…
— И все-таки — как она у тебя оказалась?
— Ну, как, — раздраженно сказал профессор. Приехала.
— Приехала?
Он пожал плечами.
— Я ведь бирюк, ты же меня знаешь, с родственниками совсем не общаюсь. После смерти Анчи меня никто из них не навещал. Не нравится им здесь, — добавил он.
— Она сообщила о своем приезде? — спросил Эмил.
Удивительный человек, раздраженно подумал профессор. Он взглянул в сторону библиотеки. Эмил, проследив за его взглядом, заметил:
— О ней не беспокойся, сейчас ей лучше, чем нам… Так что же она писала?
— Никаких сообщений не было, мы встретились в саду.
— В саду? — переспросил доктор, но не казался удивленным.
— Было около пяти часов вечера. Я вышел к беседке, под той большой магнолией. Там я ее и застал.
— Племянницу? — уточнил вечерний гость.
Профессор кивнул.
— Я ужасно испугался — ну, ее сходству, понимаешь?
Доктор упорно думал о чем-то. Между тем, его друг продолжал:
— Вылитая Анчи! Она сказала мне, что у нее скоро приемные экзамены, что читала мою монографию «Тирания и демократия в Древней Греции» и я ей должен помочь.
— Так ты никогда не встречался с ней до этого?
Профессор покачал головой.
— Я знал только, что у брата Анчи есть дочка. Я не поддерживал с ними связи. — Он помолчал. — В конце концов, она была так похожа на Анчи… Впрочем, я сказал ей, что живу один, что здесь ей будет неудобно, но, казалось, ее это совершенно не интересовало. Она просто пропустила мои слова мимо ушей. Ну что я мог поделать?.. Она заботилась обо мне, ходила за покупками, убирала, стирала… это было ужасно!
— Почему же?
— Я испытывал такое чувство, будто Анчи вернулась. Все в племяннице напоминало ее, даже глаза… Единственное, чего никогда не делала Анчи — не вытряхивала из меня душу.
— Ага! — победно вскричал доктор. — А эта вытягивала из тебя информацию, задавая самые идиотские вопросы, как ребенок, который только что научился говорить? А когда ты отказывался отвечать, вытягивала пальцы вот так — вот так, да? — сказал он и направил оба указательных пальца на переносицу профессора. Его друг вскрикнул и закрыл глаза.
Оба они дрожали. Доктор застыл над столом, напрягая жилистые руки, словно колдун, который окаменел среди своих чудовищ. Профессор был белым, как мел. Эмил глубоко вздохнул, будто проснулся, опустил руки и плеснул себе из полупустой бутылки.
Еле слышно профессор выдохнул:
— Откуда ты… это… знаешь?
— И еще кое-что. Она тебя изолировала, не так ли? Ты не смел выходить из дома, а если пытался — опять пальцы и резкая боль в голове…
Профессор астматически открыл рот, не в силах произнести ни слова.
— А тебе не приходило в голову, как она попала в сад? Неужели ты ее об этом не спросил?
— Ну, это-то она мне объяснила. Она звонила, но никто не отвечал, поэтому обогнула дом и вошла через садовую калитку… Эмил, эти четырнадцать дней — самые худшие в моей жизни, поверь мне. — И тут он уставился на доктора тревожным взглядом. — Но, черт возьми, откуда ты все это знаешь?
Доктор встал.
— Возьми фонарик, и пойдем. Кое-что посмотрим.
Профессор показал на дверь в библиотеку:
— А она?
— Позже.
3Они вышли в темноту летнего вечера. Проследовали по дорожке между кустами смородины к калитке, которая соединяла оба сада.
— Туда, к компосту.
Профессор продирался сквозь крапиву и густые кусты, проклиная беспечность Эмила, — старики обычно ухаживали за садиками, а Эмил только тогда, когда появлялось настроение. Во всем, что не касалось медицины, он был отъявленным лодырем.
— Зажги фонарь, — попросил Эмил.
В желтоватом свете лампочки компост был похож на разоренный муравейник. Он блестел влажными листьями, над ним витали запахи тления, призраки осени и смерти.
Доктор взял лопату, которая лежала рядом, и осторожно раскопал верхушку кучи. Тому, что появилось на свет, невозможно было подобрать привычные определения. Оно было не круглым и не квадратным, не угловатым и не овальным, не большим и не маленьким. Оно меняло свой облик каждое мгновение, каждую секунду. Только цвет, фосфорисцирующий и чуть-чуть сине-зеленый, оставался постоянным и словно волновался, как живой студень. Цвет рождал тени, и, лишь приглядевшись, можно было уловить в их череде силуэты фигур, словно какие-то сюрреалистические сущности или ожившие картины Пикассо.
Внезапно свет исчез. Над компостом снова витал лишь запах тления, запах осени посреди лета, запах смерти.
