Джейн Остин - Разум и чувства и гады морские
Пятнать имя лорда Мортона в подобном обществе было чудовищной оплошностью. Фанни, казалось, очень рассердилась, а ее муж ужаснулся безрассудству младшей сестры. Выходка эта задела Элинор гораздо больше, чем ее причина, но устремленные на Марианну глаза полковника Брендона видели лишь то, что было им любезно: пылкое сердце, не способное вынести обиды за сестру, пусть и по такому ничтожному поводу. Его щупальца мягко колыхались, пока он любовался ею.
Чувства Марианны еще не утихли. Подойдя к сестре, она обвила ее руками и, прижавшись щекой к ее щеке, сказала хоть и не громким, но сильным голосом: — Милая, милая Элинор, не обращай на них внимания. Не позволяй им сделать тебя несчастной.
Больше она говорить не могла; не в силах превозмочь горе, она спрятала лицо на плече у Элинор и разразилась слезами. Миссис Дженнингс с многозначительным «Ах, бедняжка!» немедленно протянула ей нюхательные соли, а сэр Джон тут же пересел к Люси Стил и шепотом пересказал ей скандальную историю с Уиллоби.
Наконец ударили в гонг, и началось новое представление, в котором лакей играл в бадминтон с морским котиком.
Глава 35
Элинор удовлетворила свое любопытство и в отношении миссис Феррарс, и в отношении того, чем морской котик может держать ракетку. В миссис Феррарс она обнаружила все, что могло сделать нежелательным дальнейшее поддержание связи между семьями. Теперь она знала достаточно о гордости, мелочности и упрямой предубежденности этой дамы против нее лично, чтобы понимать, с какими трудностями столкнулись бы они с Эдвардом, будь они помолвлены.
— Мой милый друг! — вскричала Люси на следующий день, едва они остались одни. — Я пришла поделиться моим счастьем. Могла ли миссис Феррарс обойтись со мной более лестно? Как исключительна была ее любезность! Усадить меня в первом ряду и распорядиться, чтобы мне принесли пончо! Вы знаете, как я страшилась этой встречи, но она была так мила со мной с самого момента нашего знакомства. Должно быть, я ей очень понравилась. Можно ли думать иначе? Вы все видели, как вам показалось?
— Она и в самом деле была с вами очень вежлива.
— Вежлива! Неужели вы не заметили ничего, кроме вежливости! Отнюдь! Такая доброта — и лишь ко мне одной!
Элинор не хотела больше говорить об этом и, перебрав в уме подходящие темы для беседы, вспомнила про рыбу-меч и трещинки в куполе и поинтересовалась, не видала ли Люси чего-нибудь подобного, но Люси не желала менять предмет разговора и добивалась подтверждения, что у нее есть причины для счастья, так что и Элинор пришлось продолжать:
— Если бы они знали о вашей помолвке, такое обхождение и в самом деле было бы очень лестным, но поскольку они остаются в неведении…
— Я знала, что вы это скажете, — быстро ответила Люси, — но у миссис Феррарс нет причин притворяться, что я ей нравлюсь, если на самом деле все обстоит иначе. Миссис Феррарс и ваша золовка — очаровательные женщины. Право, обе они восхитительны! Удивительно, почему вы никогда не говорили мне, как мила миссис Дэшвуд!
На это у Элинор ответа не было, и она не стала ничего выдумывать.
— Вам нездоровится, мисс Дэшвуд? Кажется, вы не в духе. Все молчите. Как вы себя чувствуете?
— Превосходно.
На самом деле, чем дольше тянулась эта неприятная беседа, тем ближе подкрадывалась знакомая тьма, надвигавшаяся, как всегда, с границ бокового зрения; прямо напротив уже проступила зловещая пятиконечная фигура. Элинор несколько раз глубоко вздохнула, отчаянно надеясь отогнать видение. Что это за мучение, почему оно не оставит ее в покое?
— Я рада этому всем сердцем, — продолжала Люси, — но не могу не заметить, что вы зажмурились и зажали голову промеж коленей. Как будет жаль, если вы заболеете! Один Бог знает, что бы я делала без вашей дружбы.
От необходимости отвечать Элинор избавила распахнувшаяся дверь. Лакей объявил мистера Феррарса, и в гостиную тут же вошел Эдвард.
Наступила очень неловкая пауза, все трое были в полнейшем замешательстве. Они угодили в чрезвычайно глупое положение: Эдвард застыл на пороге, равно готовый как войти в комнату, так и уйти прочь. Случилось именно то, чего каждый из них так стремился избежать. Они не только встретились все вместе, но рядом не было никого, кто мог бы своим присутствием разрядить атмосферу. Точно рыбки, пойманные одной сетью, они мечтали лучше быть съеденными немедленно, чем оставаться в обществе друг друга.
Первыми опомнились барышни. Люси не пристало привлекать к себе внимание, она хотела сохранить видимость тайны. Вскользь поприветствовав Эдварда, она замолчала. Элинор была рада уже тому, что приход Эдварда разогнал зловещую тьму и спугнул жуткий пятиконечный символ. Она решила, что ни присутствие Люси, ни некоторая обида не помешает ей сказать ему, что она счастлива его видеть. И она не побоится на глазах у Люси уделить Эдварду то внимание, которое ему причитается как другу и дальнему родственнику.
Ее приветливость несколько успокоила Эдварда, и он набрался решимости присесть, но смущение его превосходило смущение барышень, ведь в его сердце не было равнодушия, как у Люси, да и совесть его не была чиста, как у Элинор.
Внезапно раздавшийся громкий стук по стеклу купола лишь приумножил неловкость. Обернувшись, они увидели, что станционный смотритель, который менял водяные фильтры и по какой-то причине отсоединился от кислородного шланга своего плавательного костюма для наружных работ, пытается привлечь их внимание. Всяческие аппараты, поддерживающие жизнь на Станции, равно как и их обслуживание, не должны были бросаться в глаза жителям, и шумная выходка смотрителя являлась весьма досадным нарушением этикета. Элинор и ее гости тщательно не обращали на него внимания, и его все более настойчивый стук служил фоном последовавшей принужденной беседы.
Говорила почти одна только Элинор, вынужденная сама рассказать о здоровье матушки, о том, как давно они погрузились и с какими приключениями пролегал их путь на Станцию, и так далее — все, о чем должен был спросить Эдвард. В конце концов снова воцарилась тишина, и лишь тонущий станционный смотритель бился в стекло и пытался губами произнести «помогите».
Наконец Элинор решила оставить их наедине и под предлогом, что ей нужно позвать Марианну, так и поступила, причем самым любезным образом помедлила несколько минут на лестнице, прежде чем постучать к сестре. Однако стоило Марианне узнать, что у них Эдвард, как его тет-а-тет с Люси завершился, ибо на радостях Марианна немедленно спустилась. Эта радость была такой же бурной, как и все ее чувства, и выразила она ее соответственно. Она протянула ему руку, которую было бы неприлично не пожать, и голосом, полным сестринской любви, воскликнула:
