Кирилл Юрченко - Люди в сером 3: Головоломки
20 июня 1983 года
В отличие от Штерна, который со вчерашнего дня ходил с круглыми от восторга глазами, Павлюков не раз был за границей, правда, в Германии не доводилось, но бывал он в Турции, разок в Англии и даже в далекой Индии, поэтому жизнь загнивающего империализма была ему не в новинку. Если на то пошло, то честно говоря, ему понравилась только Индия. «Бомбей — город контрастов», — с кривой усмешкой вспомнил он.
В принципе, любой чужой город был городом контрастов, только контрасты эти все были разные. В Англии это был контраст между чопорностью и распущенностью англичан. Например, воспитанные молодые леди в беседах, особенно в беседах с малознакомыми, были образцами сдержанности и благопристойности, и они же где-нибудь на скачках могли вскакивать с мест, свистеть в два пальца и лупить от избытка игорных страстей, заменявших им, очевидно, оргазмы, зонтиками по плечам и головам незнакомых мужчин.
В Турции, из кожи вон лезущей, чтобы стать европейским государством, был резкий контраст между Востоком и Западом. Шесть раз в день воздух оглашали вопли муэдзинов с минаретов, призывавшие истинно верующих к молитве, и тут же, рядом, затмевая минареты, вздымались в стекле и бетоне современные небоскребы, а мимо стриптиз-клуба запросто могла пройти турчанка в парандже.
А вот в Индии был контраст между Обыденностью и Чудесами, когда толстый торговец уныло торчал за прилавком весь день под палящим тропическим солнцем, а рядом иссушенный — буквально кожа да кости — йог показывал фокусы, без всяких натяжек сравнимые с магией. И вот этот контраст, это соединение несоединимого подкупало и заставляло влюбиться в себя. В Индии был также контраст неописуемой роскоши с ужасающей, на грани голодной смерти, бедностью, но это была уже совсем другая песня. Все, все можно было простить Индии за возрождение в приезжих веры в Чудо!
В Германии же, как видел сейчас Павлюков, был контраст между Современностью и Средневековьем, аккуратный такой контраст, скрупулезный и педантичный, как и все у немцев. Павлюков не мог заставить себя поверить, что в Германии, изрядно разрушенной последней Великой войной, сохранились целые улочки и даже районы с постройками четырехсот-пятисотлетней старины. Да еще в идеальном таком состоянии, красивые, словно игрушечные. Скорее всего, немцы уже после Войны педантично понастроили себе улочек и райончиков «под Средневековье», с мощеными булыжником мостовыми, с гербами, выложенными мозаикой на стенах, со старинными щитами, приколоченными к толстым дубовым дверям. С точно таким же упорством, достойным лучшего применения, они старательно насаждали в умы всего мира легенды о сокрушительной мощи Германии еще со времен падения Рима. И все верили, хотя всем было известно, что Германия, как таковая, появилась только во второй половине девятнадцатого века. Ей всего-то только-только исполнилась сотня лет, а до этого были отдельные княжества и вассальства, где даже говорили на разных диалектах, которые вполне могли считаться разными языками, потому что различий в них было не меньше, чем между русским, украинским и белорусским.
Павлюков замечал все это, а Штерн — нет. Упорно, как истинный ученый, Штерн пытался разговаривать со всеми — водителем такси, официанткой в ресторане, администратором в «рецепшине» гостиницы, — по-немецки и искренне удивлялся, почему его не понимают. Всем членам их маленькой экспедиции, даже угрюмому и неразговорчивому Максютову, было ясно — почему. Просто потому, что немецкий, по его же словам, Штерн изучал только в школе. А кто не знает, что такое изучение в школах иностранного языка. Особенно если школа не имеет «языкового уклона». Все это понимали. Штерн — нет.
Павлюков смотрел на все это и с удивлением все чаще ловил себя на мысли, что, оказывается, он совершенно не знает своего молодого зама. Вовсе он не был таким уж приятным, покладистым, готовым всегда помочь молодым человеком. Они пробыли в Германии всего лишь сутки, а в нем все сильнее стала проглядывать какая-то неприсущая ему прежде заносчивость, выражающаяся, в первую очередь, во взглядах свысока и во все чаще употребляющимся им выражении «мы, немцы».
Павлюкова даже тянуло сделать ему замечание, разъяснить при удобном случае, что все мы, в первую голову, не немцы, хохлы или, допустим, узбеки, а советские люди, и что подобное поведение роняет моральный облик советского человека, который за рубежом должен выглядеть эталоном и образцом для подражания. Но время шло, удобного случая не представлялось, и профессор испытывал все меньше желания вносить разногласия в их маленький коллектив. В итоге он принял решение по возвращении обратить внимание партийного руководства Института на Штерна и поставил на этом точку.
* * *«Несомненно, подавляющее число поступков, совершаемых людьми, диктуется инстинктом самосохранения либо личного, либо видового. Последнее проявляется в стремлении к размножению и воспитанию потомства.
Однако пассионарность имеет обратный вектор, ибо заставляет людей жертвовать собой и своим потомством, которое либо не рождается, либо находится в полном пренебрежении ради иллюзорных вожделений: честолюбия, тщеславия, гордости, алчности, ревности и прочих страстей. Следовательно, мы можем рассматривать пассионарность как антиинстинкт или инстинкт с обратным знаком».
Гумилев Л.Н. «Этногенез и биосфера Земли». 1979 г.Вечером Сорокин, не принимавший участия в их экскурсии по городу, собрал всех у себя в номере.
— Я собрал вас, — начал он, когда все расселись на мягком низеньком диванчике и двух креслах, — чтобы сообщить давно обещанное известие.
— К нам едет ревизор, — криво усмехнулась Екатерина Семеновна, отчего ее костлявое личико на секунду стало даже привлекательным.
— Нет, — мельком глянув на нее, хмыкнул Сорокин. — Никто к нам не едет. Но я обещал рассказать вам, когда придет время, что нам предстоит сделать, раскрыть смысл всей этой возни с останками давно умерших людей, пусть даже они были последними представителями правящего дома Российской империи. Теперь это время настало. Сейчас вы узнаете все, в том числе и то, чем мы займемся завтра. Именно завтра все будет сделано и закончено, и мы благополучно вернемся домой.
— Жаль, — несколько разочарованно протянул сидящий на диване рядом с Павлюковым Штерн.
— Попрошу меня не перебивать, — резко оборвал его Сорокин, и Штерн мгновенно заткнулся. — Останки мне привезли сегодня из посольства, и сейчас они лежат в спальне, — он мотнул головой закрытую внутреннюю дверь, — в чемодане, как мы их и упаковали. Ничего секретного в самих останках нет. Дип. почтой мы переправили их сюда лишь затем, чтобы избежать на таможне многочисленных вопросов. Мне просто не хотелось привлекать внимание местных властей к тому, что мы будем здесь делать. Точно так же, как мы не уведомляли партийное руководство Свердловска о нашей маленькой экспедиции.
