Виталий Чернов - Сын розовой медведицы
Но я приехал сюда не только для того, чтобы сказать вам эти слова; я и мой учитель Яков Ильич Сорокин решили продолжить дело погибших ученых. И еще я хочу сказать, что я - сын кочевника, моя родина - это ваша степь. Я рос на глазах многих аксакалов, которые сейчас сидят здесь и слушают меня. Советская власть и Коммунистическая партия сорвали пелену невежества и дикости с ваших глаз, и я рад снова встретиться с вами и сказать: я, советский ученый, горжусь своими земляками!
Громкими аплодисментами были встречены слова Ильберса. Радостные слова почета и уважения к дорогому гостю мешались с гневными выкриками по адресу подсудимых.
Ссутулясь, склонясь головой чуть не к самым коленям, сидел на позорной кошме Абубакир и рядом с ним шесть его соучастников. Был уже поздний вечер, и в просветленно-сиреневом небе ярко проглядывали семь желтоватых звезд Большой Медведицы.
- О аллах, - сказал кто-то из подсудимых, - я знал, что ты уподобишь нас Жеты Каракши, услышав выстрелы Абубакира!..
4
Но выстрелы слышали не аллах и даже не Федор Борисович с Диной. Их слышал Хуги. Его тонкий слух отчетливо уловил два далеких выстрела, прозвучавших в долине Черной Смерти. Если где-то звучит такой гром, значит, там двуногие существа. Это прочно отложилось в его памяти и стало чувственно-конкретным познанием.
Нередко наблюдая за людьми, он все больше и больше развивал в себе любопытство и к ним, и ко всему тому, что они делали. Его настороженность к пришельцам постепенно сглаживалась.
Он уже не раз видел, как они таскают сучья, что-то делают с ними и тогда сучья светятся в темноте ярким светом и от них столбом уходит в небо мутный густой туман. Днем же света не видно, зато хорошо заметны красные языки, лижущие подвешенный черный полукруглый предмет, из которого пахнет то каким-то незнакомым запахом мяса, то какой-то душистой водой.
С большой осторожностью, когда ушли люди, он спустился вниз, заглянул в шалаш, потом в пещеру и затем, крадучись, подошел к костру. В нем еще тлели угли. Сел поблизости, протянул руку. Удивительно: почерневшие, покрытые сизым налетом сучья излучали тепло. Опустил руку еще ниже, и ощущение тепла увеличилось. Оно было приятно и притягивало к себе магически.
В ночь снежной бури он сумел хорошо спрятаться в своем уютном логове. Приближение бурана почувствовал заранее, как мог бы его почувствовать любой зверь. И, зная, что придет холод и он будет зябнуть, Хуги понял необходимость утеплить логово. Инстинкт зверя и мозг человека как бы слились в одно целое. Он забеспокоился и стал искать, что можно было бы использовать в качестве добавочной подстилки, в которую при нужде придется зарыться. И тогда опять выручили двуногие существа. Он уже видел, что у них в шалаше набросано много сухой травы, что они спят на ней и, наверно, удобней, чем спали бы на листьях. Этих познаний и этих мыслей было достаточно, чтобы с рвением приняться за дело. Он спустился к подножию Орлиной скалы. С корнем выдирал разлапистый горный папоротник, срывал огромные листья лопухов, сгребал с земли плотный настил вьюнка - все для него годилось. Он напластал целый ворох, что не унести было и за три раза. Чувство меры в нем отсутствовало. Траву добросовестно перетаскал всю, сделав заметную плешину у подножия скалы. А перетаскав, долго устраивался в ней, не зная, что делать дальше. Ее было так много, что ранее удобное углубление оказалось заваленным. Тогда он стал разрывать в траве нору, пока снова не добрался до листьев. Но до чего же было теперь удобно! Будто находился в глубокой теплой пещере. Обмяв траву, Хуги лежал и блаженствовал, сознавая почти реально пользу своего труда и своих стараний. Жизнь учила его новой мудрости - мудрости первобытного человека.
Всю ночь спал крепким спокойным сном, смутно слыша завывание снежной бури. А утром, высунув из теплого убежища голову, увидел, что все вокруг выбелено снегом.
Хуги почувствовал голод. Но вылезать на снег не хотелось. Он полежал еще, нежась в тепле, однако свежий прохладный воздух все сильней и сильней разжигал аппетит. Наконец вылез, потянулся и обнаружил, что не так уж и холодно. Из-за снежных пиков вставало большое круглое солнце. Тишина стояла необыкновенная.
Хуги направился к малиннику, оставляя в теплом снегу, медленно таявшем, глубокие следы. Но малинник уже давно пустовал. Он обошел его и поискал глазами более развесистую дичку. На одной висело несколько мелких яблок, уцелевших от урагана. Но зато их было полно внизу, под снегом. Они были холодными, приятно кислыми и хорошо утоляли первый утренний голод. Побродив еще немного в окрестностях Орлиной скалы, Хуги подался выше в горы, к сыртам, чтобы там поискать чего-нибудь более сытного и плотного, чем фруктовая зелень.
Хуги бродил по сырту часа три, пока наконец не наткнулся на ровную стежку барсучьих следов. Он редко встречал их в этих местах, чаще всего они попадались ниже, в зоне яблоневых лесов, но голод, очевидно, выгнал барсука на сырт, чтобы поискать высокогорных полевок, пришибленных снегом ящериц. Зверь только что прошел. Следы в снегу были совсем свежими. Память Хуги хорошо хранила прискорбную историю схватки с барсуком Чуткие Уши. Но теперь он не чувствовал слабости перед этим зверем.
Хуги трусцой побежал по следу. Снег холодил тело, но не настолько, чтобы он испытывал неприятное ощущение. Трава здесь была невысокой, и бежать было легко. Главное, были видны следы, и это усиливало азарт гона. На пути выросла глыба камней, заметенная снегом. Барсук обогнул ее. Хуги же, руководимый чутьем, обежал с другой стороны, осторожно приподнял голову.
Сперва он ничего не заметил, но когда высунулся больше, увидел темнополосую морду с яркими глазами, уставившуюся на него. Оба от неожиданности фыркнули. Барсук что есть духу пустился скачками наутек. Хуги кинулся за ним. Не так-то просто оказалось настигнуть тучного, с виду неповоротливого зверя, но Хуги настиг и, зная по опыту, как он силен и ловок, упал на него и сразу же схватил за задние ноги. Барсук заверещал, изогнулся, но сильная рука вовремя опустилась на загривок, скользнула ниже и как тисками сдавила горло. Борьба продолжалась недолго.
Хуги, если был один, никогда не приступал к пиршеству на месте охоты. Во время еды, как, впрочем, и все звери, он утрачивал нюх, бдительность и мог сам оказаться чьей-либо жертвой, поэтому взвалил барсука на плечо и, поглядывая по сторонам, направился к скале.
Вот тут Федор Борисович и увидел его впервые, осматривая в бинокль почти гладкую и белую от снега равнину сырта. Увидел и мгновенно пригнул за плечо Дину.
- Наконец-то! - только и выдохнул он.
- Что? Он? - взволнованно, чувствуя, как в ней с радостной болью обрывается и катится куда-то сжавшееся сердце, воскликнула Дина, но и сама уже увидела на ровной грудине сырта, залитого снежно-солнечным половодьем, далекую темную фигурку, похожую на человеческую. - Федор Борисович, неужели? Дайте, дайте же я посмотрю...
