Илья Бриз - Портал перед пропастью
– Точно! – довольно подтвердил Виктор, – безопасная дальность такого двухстороннего портала может составить чуть ли не десяток световых лет.
– Можно дотянуться до ближайших звезд? – удивился Сахно, до которого тоже дошли выводы из этого разговора.
– Можно, – согласился Гольдштейн, – но сначала туда надо будет доставить звездолетом очень мощный генератор пробоя. В любом случае, об этом говорить еще рано. Я пока только доказал возможность такого варианта. Для доведения его до кондиции потребуется не один год работы.
– Главное – мы теперь знаем, что это возможно, – Александр Юрьевич откинулся на спину, положив голову на колени молчащей жены. Сквозь дымку в ночном небе все-таки проглядывали мерцающие звезды.
Черт возьми, неужели еще при его жизни туда кто-нибудь полетит?! Полетит, отвезет портал, и удастся заглянуть на чужие планеты? Сомнений, что у Виктора все получится, опять не было. Сахно огляделся и почти без удивления заметил устремленные вверх взгляды остальных членов команды. Вероятно, похожие мысли были и у них.
Коля опять взял в руки гитару, и у костра снова зазвучала музыка.
Я сегодня до зари встану,
По широкому пройду полю.
Что-то с памятью моей стало:
Всё, что было не со мной – помню.
Бьют дождинки по щекам впалым,
Для вселенной двадцать лет – мало.
Даже не был я знаком с парнем,
Обещавшим: "Я вернусь, мама."
А степная трава пахнет горечью.
Молодые ветра зелены.
Просыпаемся мы – и грохочет над полночью
То ли гроза, то ли эхо прошедшей войны.
Обещает быть весна долгой,
Ждёт отборного зерна пашня…
И живу я на земле доброй
За себя и за того парня.
Я от тяжести такой – горблюсь,
Но иначе жить нельзя, если,
Всё зовёт меня его голос,
Всё звучит во мне его песня.
А степная трава пахнет горечью.
Молодые ветра зелены.
Просыпаемся мы – и грохочет над полночью
То ли гроза, то ли эхо прошедшей войны.
Может быть, и не совсем к месту была эта песня, но Николая поняли все. Прежде чем лететь к звездам, надо сначала навести порядок на родной планете.
* * *
На следующий вечер опять собрались в бункере Гольдштейна. В ранее облюбованном месте, куда вчера выбирались на шашлыки, шел дождь, а здесь было сухо и уютно. Искать другое место никому почему-то не захотелось.
Собрались вроде бы просто поужинать, посидеть, но между бывшей американкой – теперь уже понятно было, что от Гольдштейна и команды она уходить не собирается ни за какие коврижки – и Сахно опять разгорелся политический спор. Нет, правомерность сокрытия изобретения, и использования его самими Красными полковниками она не оспаривала. Практически сразу поняла, что ни к чему хорошему на данном этапе человеческой цивилизации это не приведет. Но вот на демократии как лучшей форме правления обществом все-таки настаивала.
– Накушались уже, – Александр Юрьевич одним глотком ополовинил рюмку, хрустнул соленым огурчиком, промокнул губы салфеткой, закурил, и, пока Сара аккуратно разделывалась с куриным крылышком, продолжил: – Даже монархия, в известной степени, лучше. В конце концов, та же Британия стала мировой империей именно под властью пусть и конституционной, а не абсолютной, но монархии.
– Америка обогнала Англию именно за счет демократического правления. Только демократия лучше всего защищает население, – попыталась парировать девушка, но Сахно, намеренно пододвинув к ней вазочку с нежнейшими маринованными грибочками, заткнул ей рот таким не совсем спортивным способом.
– А ты хорошо изучала историю Англии и Америки? Сколько миллионов погибших было в Индии в той жуткой резне, которую спровоцировали британцы в сорок седьмом году? Сколько миллионов беженцев? А концлагеря англо-бурской войны? Как тебе, Сара, нравится политика самой демократичной страны мира в отношении индейцев? – вопросы сыпались один за другим. – Американцы по праву могут гордиться первенством в использовании бактериологического оружия – подаренные индейцам одеяла, принадлежали до того больным чумой и оспой. Ты скажешь, это было давно. Скажи, пожалуйста, а сейчас индейцы пользуются теми же правами что и другие американцы, они уже не живут в резервациях? Наконец, говоря о сталинских репрессиях не надо забывать и о репрессиях в Америке того же периода. Чисто политических, кстати. Я говорю об эпохе маккартизма. Число жертв этой охоты на ведьм стыдливо замалчивается, но размах тех репрессий таков, что даже Эйнштейна они не миновали.
– Хватит, Саша, – Наталья даже протянула руку между ним и Сарой, – совсем бедную девушку своей политикой застращал. И вообще, сначала об устройстве и о легализации нашего нового члена команды надо подумать, а уже потом…
– А вот это мои проблемы, – вмешался молчавший до того Штолев, – сделаем новые документы, во все необходимые базы внесем. Или вообще, подберем кого-нибудь пропавшего без вести в одной из многочисленных катастроф и вычеркнем из списков погибших. Только придется тебе, Сара, и имя, и фамилию сменить.
– На Гольдштейн? – простодушно спросила американка.
Виктор, спокойно куривший и наслаждавшийся немного шумной атмосферой этого вечера, встрепенулся, повернул к девушке голову и во внезапно наступившей тишине спросил:
– Ты согласна?
– Конечно, Витья, а ты сомневался? – ответила она вопросом на вопрос, подтверждая свое происхождение.
Обычно стеснительный физик облегченно улыбнулся и, не обращая внимания на всю компанию, приник к губам Сары.
– Ну вот, – обиженно протянул Гришка, – я только "горько" кричать собрался, а они уже целуются.
– Успеешь еще на свадьбе, – Вера потрепала его волосы и с заметной завистью добавила: – У них раньше будет.
– Доча, ты так торопишься поменять мою фамилию? – с какой-то грустью удивился Сахно.
– Да не фамилию. Я… Я просто… – она не нашла слов и плотнее прижалась к Григорию.
– Ревнуешь Гришу ко всем подряд или в подвенечном платье перед подругами покрутиться хочешь? – почти поняла дочь Наталья.
– Вот еще! Кому он кроме меня нужен?! – но отодвигаться от Гришки не стала. Обвела взглядом всех присутствующих, включая продолжавших все это время целоваться Сару и Виктора, посмотрела в глаза немного напряженно молчащего Кононова-младшего и вдруг тихо спросила:
– А уже можно?
Сахно переглянулся с улыбающейся женой и ответил: – Ну, если очень хочется, то почему нет?
* * *
Берлин. Николай гулял по этому древнему и одновременно очень современному городу с его аккуратными старыми домами и супермодерновыми небоскребами, с прямыми чистыми улицами, наслаждался чувствующимся везде порядком, любовался памятниками и неожиданно понял, что это совершенно не его мир. Потеряли немцы что-то такое после второй мировой войны, что составляло основной дух некогда великой нации. Последствия плана Маршалла? Чувство вины за содеянное? "Нет, они и сейчас сильны", – думал Штолев, совершенно не замечая, что перестал себя отождествлять с немцами, как делал это раньше всю свою сознательную жизнь. Урезанная с запада и востока Германия все равно является ведущей в объединенной Европе державой. Но вот психологически нация сломалась. Как будто выдернули из нее стержень. Ну что это за нравы, когда по улицам столицы проводят свои праздничные марши не солдаты на боевой технике, а педики и лесбиянки? Вот этого Николай никак не мог понять. Просто не укладывалось в голове.
