Аргонавты Времени (сборник) - Уэллс Герберт Джордж
Думаю, у него мелькнула мысль (подсказанная, вероятно, тем, что конверт и типографская краска были зеленые), что это какая-то дублинская мошенническая лотерея [158].
Тем не менее Браунлоу всегда читал все, что можно было прочитать. Он изучил передовицу. На ней во всю ширину красовался заголовок: «Уилтонский бур достиг семимильной отметки. Успех обспечен».
– Нет, – сказал Браунлоу. Это, должно быть, нефть… Какие они все-таки безграмотные, эти нефтедобытчики: пропустили «е» в «обеспечен».
Он ненадолго положил газету на колени, подкрепился глотком виски, зажег вторую сигарету, а затем откинулся в кресле, чтобы бесстрастно ознакомиться с попыткой всучить ему акции нефтяной компании: в том, что речь идет именно об этом, он не сомневался.
Но это оказалось вовсе не нефтяное предприятие. До Браунлоу начало доходить, что это что-то куда более удивительное, чем нефть. Он обнаружил, что перед ним самая настоящая вечерняя газета, где, насколько он мог судить по беглому просмотру, рассказывалось о событиях в каком-то ином мире.
На миг у Браунлоу возникло ощущение, будто он вместе с креслом и маленькой гостиной парит в каком-то обширном пространстве, затем все вокруг словно бы снова стало осязаемым и неподвижным.
У него в руках очевидно и несомненно была газета, отпечатанная в типографии. Шрифт немного непривычный, бумага не так шуршит и на ощупь не такая, как обычная газетная, но это точно газета. Материал располагался в три или четыре колонки – как именно, Браунлоу не вспомнил бы ни за что на свете, – и под общей шапкой на полосе имелись отдельные заголовки. В низу одной из колонок был какой-то рисунок в стиле ар-нуво – возможно, реклама (женщина в невообразимо большой шляпе), а в левом верхнем углу – вне всяких сомнений, погодная карта Западной Европы, с цветными изобарами или изотермами [159] – как там их – и подписью: «Погода на завтра».
Тут Браунлоу заметил дату. 10 ноября 1971 года!
– Спокойно, – сказал себе Браунлоу. – Да чтоб мне провалиться! Спокойно.
Он посмотрел на газету сбоку, потом снова прямо. Дата оставалась прежней: 10 ноября 1971 года.
Браунлоу встал, глубоко озадаченный, и положил газету. Он как будто побаивался ее. Потер лоб пальцами.
– Браунлоу, дружище, вы тут, случайно, не разыграли только что Рипа Ван Винкля? [160] – сказал он себе. Снова взял газету, вышел в переднюю и посмотрелся в висевшее там зеркало. Никаких признаков приближавшейся старости он не заметил, и это его порадовало, однако выражение испуга, смятения и изумления на покрасневшем лице поразило его – настолько оно было непростительным и недостойным. Браунлоу посмеялся над собой – но нельзя сказать, что он зашелся от смеха. Потом уставился пустым взглядом на знакомый ему облик.
– Должно быть, я слегка tordu [161], – сказал он. Так он привык в шутку переводить выражение «под мухой». На приставном столике лежал маленький перекидной календарь самого респектабельного вида, и он свидетельствовал, что сегодня – 10 ноября 1931 года.
– Видишь? – Он укоризненно махнул странной газетой в сторону календаря. – Надо было десять минут назад сообразить, что ты подделка. Безобидный розыгрыш, и это еще мягко сказано. Наверное, Лоу назначили редактором на один вечер, и ему пришло в голову выкинуть эту штуку. Что скажешь?
Он почувствовал себя одураченным, но шутка вышла хорошая. И Браунлоу, ощутив непривычное предвкушение веселого развлечения, вернулся в кресло. Отличная все-таки мысль – выпустить газету с датой на сорок лет вперед. И можно неплохо позабавиться, если это сделано как следует. Некоторое время тишину в квартире не нарушало ничего, кроме шороха переворачиваемых газетных листов и дыхания самого Браунлоу.
На взгляд Браунлоу, для орудия розыгрыша газета была сделана слишком хорошо. Каждый раз, переворачивая страницу, он ждал, что она расхохочется ему в лицо и выдаст себя. Но ничего подобного не происходило. Из заурядной шутки все превращалось в забаву масштабную и увлекательную, пусть даже ее создатели несколько перестарались. А потом, когда Браунлоу окончательно убедился, что это редакция решила над ним подшутить, оказалось, что поверить в эту шутку все труднее и труднее, пока не стало ясно, что такого просто быть не может и выход только один – признать, что это и есть газета из будущего, и ничего больше. Наверняка она стоила гораздо дороже обычного номера. При печати использовались самые разные краски, и вдруг на глаза Браунлоу попались иллюстрации, от которых у него перехватило дух, – это были цвета самой реальности. Браунлоу никогда в жизни не встречал такой цветной печати, к тому же и здания, и пейзажи, и наряды на картинках выглядели незнакомыми. Незнакомыми и притом достоверными. Это были цветные фотографии той жизни, которая настанет через сорок лет. По-другому увиденное нельзя было объяснить. Стоило на них посмотреть – и никаких сомнений не оставалось.
Теперь мысли Браунлоу приняли иное направление, противоположное идее шуточного номера. Издать газету, которую он держал в руках, было бы не просто баснословно дорого, а попросту невозможно – ни за какие деньги. Всему современному миру не под силу сотворить подобное. В этом Браунлоу вполне отдавал себе отчет.
Он сидел, переворачивал страницы и машинально прихлебывал виски. Его скепсиса как не бывало; дух критики был повержен. Разум Браунлоу больше не роптал при мысли о том, что он читает газету, которая будет выпущена через сорок лет.
Газета была адресована мистеру Эвану О’Хара, и ему-то ее и доставили. Вот и славно. Очевидно, этот Эван О’Хара знал, как опередить свое время…
Сомневаюсь, что в тот момент Браунлоу находил в этой ситуации что-то удивительное.
Однако она была крайне удивительной – и остается такой по сей день. Сейчас, когда я пишу эти строки, мое удивление только нарастает. Я лишь постепенно сумел представить себе, как Браунлоу переворачивает листы этой чудесной газеты, представить настолько живо, чтобы самому в это поверить. И вы наверняка понимаете, что, колеблясь между желанием поверить и сомнением, я не мог не спросить Браунлоу (дабы подтвердить либо опровергнуть его рассказ, а также удовлетворить растущее и снедавшее меня любопытство), о чем же говорилось в той газете. Одновременно я поймал себя на том, что пытаюсь найти в его истории несоответствия и при этом доискиваюсь мельчайших подробностей, какие он только может мне описать.
Что же было в газете? Иначе говоря, чем будет жить мир через сорок лет? Таков был громадный масштаб той картины, на которую Браунлоу получил возможность глянуть одним глазком. Мир через сорок лет! По ночам я лежу без сна и думаю, сколько всего могла бы открыть нам эта газета. Она и так многое открыла, но среди этих открытий нет, наверное, ни одного, которое не превратилось бы тут же в целое созвездие загадок. Когда Браунлоу впервые рассказал мне свою историю, я проникся крайним недоверием, о чем теперь не устаю сожалеть. Я задавал ему вопросы, что называется, с подвохом. Я был готов при первой же оплошности с его стороны заткнуть ему рот фразами вроде: «Какая нелепость!» – и всячески это показывал. И к тому же у меня были назначены дела, вынудившие прервать беседу всего через полчаса. Однако его рассказ уже завладел моим воображением, и перед чаем я позвонил Браунлоу и снова принялся придираться к его «странной истории». Днем он дулся на меня за утреннее недоверие и поведал очень мало.
– Должно быть, я был пьян и мне все померещилось. Я и сам начинаю сомневаться, – заявил он.
Ночью мне в первый раз пришло в голову, что, если не дать Браунлоу рассказать под запись обо всем, что он видел, он, вероятно, в конце концов запутается и сам проникнется недоверием к себе. История может обрасти выдуманными деталями. Браунлоу решит о чем-то умолчать или что-то изменить, чтобы придать ей правдоподобия. Поэтому назавтра я встретился с ним за ланчем и проговорил до вечера, и мы условились вместе поехать в Серрей на выходные. Мне удалось смягчить его обиду на меня. Моя растущая увлеченность случившимся заставила снова увлечься и его. Там мы взялись за дело уже всерьез: перво-наперво постарались восстановить все его воспоминания о самой газете, а затем сложить по возможности цельную картину мира, в ней описанного.
