Михаил Емцев - Зеленая креветка (Сборник с иллюстрациями)
Пирсон вытер мокрый лоб платком Он встал и отошел к окну. Мне показалось, что его руки слегка дрожат.
— Но вы же, вы, мистер Пирсон, не побоялись пойти на Оберру! И не за нефтью — за конгамато! Почему же я…
— Вы хотите идти на Оберру? — резко перебил он меня и круто отвернулся от окна.
— Да!
— Так я и знал! Я не должен был откровенничать с вами. Мой рассказ вы употребили во зло. Вы приехали сюда искать нефть, а не гнаться за призраками. Я говорю вам это, как официальное лицо, как главный геолог провинции.
— Я буду искать нефть, только нефть, одну только нефть.
— Вы обманываете сами себя. Ветер приключений кружит вашу разгоряченную голову… Нет, я думал, что русские другие… Простите меня за откровенность, но вы ведете себя как бойскаут, начитавшийся капитана Майн Рида. Это полнейшая безответственность. Я не могу вам запретить разведку на Оберре, вы мне не подчинены, но я употреблю все свое влияние, чтобы Хартум запросил на ваше место другого геолога.
— Вы этого не сделаете, Пирсон! Я ищу нефть, я знаю, где ее нужно искать.
— Конечно, в болотах Оберры?
— Именно там, и хотите знать почему?
— Говорите.
Я взял бювар с документацией, которую привез мне на днях Пирсон, и достал оттуда тонкую, тщательно сложенную кальку.
— Вот! — сказал я и протянул кальку Пирсону.
— Что это?
— Сейсмограмма.
Пирсон осторожно развернул кальку, положил на стол и разгладил ее ладонью.
— Вы видите этот двойной пик, этот длинный спаренный зуб? — спросил я его.
— Откуда у вас эта сейсмограмма? — шепотом спросил он.
— Я нашел ее в пачке старых документов, которые вы мне принесли.
— Да, но как узнать, где находится этот разрез?
— А вы посмотрите экспликацию! Там дана привязка к озеру Рудольфа.
— Действительно! Странно…
— Что странно?
— Я не понимаю, Эндрью, как мог не заметить этой сейсмограммы…, Очевидно, она была получена беднягой Эрлом. Он один занимался сейсморазведкой на Оберре. Он бесследно исчез. Нашли только его трубку и полевую сумку… Наверное, это его сейсмограмма. Да… интересная ситуация… Но одной сейсмограммы еще недостаточно. Не так ли?
— Я скореллировал ее с данными гравиметрии. Я почти убежден, что Оберра перспективна.
— Все же вы хорошо подумайте, Эндрью. — Пирсон широким шагом направился к двери и, не сказав больше ни слова, прошел к машине.
* * *Мы разбили лагерь вблизи стремительной речушки с черной водой. Она напомнила мне мокрые московские улицы, усыпанные желтыми листьями. Прихотливый ленточный извив реки терялся в тростниковых зарослях, в которые вклинивались узкие полосы мангров. Под сетью уродливых воздушных корней и серых присосков лианы пузырилась бело-коричневая пена. Заполненные горячей протухшей водой канавы затянула золотисто-бурая пленка тины. Местами виднелись участки подсохшей, орнаментированной широкими черными трещинами грязи. Нигде ни травинки. Всюду скользкие холодные грибы, изъязвленные спорами папоротники, лианы и мхи. Золотые, оранжевые, голубоватые, пепельные мхи. Воздух абсолютно неподвижен. Оранжерейный запах, смешанный с клопиной вонью. Душная жаркая сырость. Одежда прилипает к телу, как компресс, и никогда не просыхает. Сигарета гаснет после второй затяжки. То ли оттого, что воздух влажен, то ли оттого, что он напитан углекислотой гниения и распада. Редкие, как глубокой осенью, лакированные жесткие листья покрыты испариной. Капли сталкиваются, как ртутные шарики, сливаются, струйками сбегают с листа на лист. Ни на минуту не прекращается этот дождь при безоблачном небе. В заполненных влагой дуплах и прогнилинах на древесной коре зачарованными бабочками висят орхидеи — лиловые и нежно-фиолетовые, красно-желто-черные и розовые, белые с коричневыми крапинками. Удивительная кора мангровых деревьев! Черная, покрытая липкой слизью, источенная улитками и жуками.
Лишь у реки можно дышать свободно. Прохладная, напоенная горьковатой свежестью больших холодных цветов, вырывается она из гнилого сумрака мангров, чтобы исчезнуть в зеленых джунглях болотных трав.
Продираясь сквозь заросли жесткой и режущей травы, спотыкаясь о кочки, проваливаясь в гнилые ямы, наполненные вонючей мылкой водой, мы с Махди выбрались наконец к реке.
Если б не Махди, я бы не смог пройти эти двести шагов от палаток до реки. Махди сам напросился ко мне в отряд, а Пирсон лишь похлопотал за него на маслобойне. Все произошло помимо моей воли. И я был очень рад, что все сложилось именно так. Махди нес ружья — свое и мое. А я только балансировал руками в воздухе, стараясь сохранить равновесие, или цеплялся за траву, отчего на моих пальцах появились тонкие саднящие порезы. Они долго потом не заживали. Но все это пустяки. Я боялся лишь одного — наступить на змею. От одной только мысли об этом сердце соскакивало вниз и пот на разгоряченном лице становился холодным. Пиявки, тигровые улитки, фараоновы вши — все это не шло в сравнение с каким-то поистине мистическим страхом перед невидимыми змеями. Даже таинственный конгамато не пугал меня. Скорее, наоборот: втайне я даже надеялся на встречу с ним. Но змеи… змей я боялся.
Добравшись до берега, мы умылись, сняли влажные рубашки и развесили их на шатких тростниковых стеблях. Нежный ветерок ласково обдувал разгоряченную спину. Влажная кожа быстро высыхала. За спиной у меня раздался шелест. Я резко обернулся. Из тростников, медленно и важно переступая длинными тонкими ножками, вышла большая жирная дрофа. Она была совсем рядом. Я видел, как лоснятся нежные шелковые перышки на ее шее, как переливается лилово-зеленоватый нейлон головки. Махди втянул голову в плечи и весь подобрался, как леопард перед прыжком. Я тоже затаил дыхание.
Не замечая нас, дрофа направилась к воде. Когда она погрузилась уже по грудь и клюв ее закопошился в подводном иле, я, не отводя глаз, нашарил ружье, осторожно подтянул его и спустил с предохранителя. Подраненная птица рванулась вверх. Рядом бабахнул выстрел Махди. Оставляя на воде смыкающуюся стеклянную борозду, дрофа в бессильном порыве понеслась к другому берегу, но, не достигнув даже середины реки, забилась, захлопала крыльями и перевернулась. Течение повлекло ее к болотам. Я бросился в воду. К счастью, речушка оказалась довольно мелкой, а дно твердым. То и дело падая и путаясь в скользких нитях водорослей, я догнал дрофу.
— Таке саче! Таке саче![13] — раздалось у меня за спиной.
Не столько смысл этих ломаных английских слов, сколько голос Махди, в котором дрожала высокая срывающаяся струна первобытного страха, заставил меня нырнуть под воду.
