Эрик Рассел - Ниточка к сердцу
– Молчи! - ладонь опять закачалась. - И вот я безумно страдаю. Мне нужна новая проблема, чтобы я опять замолчал на тысячелетие. Силикоид без пищи для размышления - самое жалкое на свете существо!
Большой палец огромной руки успел задержать Хосе Фелипе, который, беспомощно барахтаясь, покатился было к краю бездны.
– Ты крохотная козявка, жизнь твоя короче промежутка между двумя ударами моего пульса, и, по всей вероятности, любая придуманная тобой задача будет столь же ничтожна и столь же незамысловата. А я ищу проблему, для решения которой потребовалась бы вечность.
– Клянусь моим отцом и моей матерью, я никогда больше и близко не подойду к твоему подножию, не наступлю на твою тень, если только…
– Тише, козявка, не мешай мне. Я думаю, нельзя ли обратить тебя в хорошенькую задачку.
Каменная голова приблизилась к Хосе Фелипе и долго глядела на него пустыми каменными шарами.
– Допустим, я раздавлю тебя. Ты, конечно, умрешь. И, конечно, рано или поздно твои сородичи придут сюда на поиски. Я их тоже раздавлю. И чем выше вырастет гора трупов, тем загадочнее будет их гибель. Молва об этом разойдется, как расходятся по воде круги от брошенного камня. В конце концов другие козявки, несообразительнее, чем ты, придут сюда и займутся расследованием. И если я вовремя не остановлюсь, то отыщется умник, который разгадает тайну, и уж тогда найдут способ стереть меня в порошок.
– Я не хочу умирать, - завывал Хосе Фелипе, - я ничем не заслужил безвременной смерти.
В джунглях между тем возобновилась жизнь, где-то в отдалении, точно сочувствуя ему, защебетали попугаи.
– А впрочем, это тоже проблема, - размышлял вслух колосс, пропуская мимо ушей мольбы пленника. - Она не потребует долгих размышлений, но зато сдобрена риском. И это придает ей особую прелесть. Пусть я брошу камень, тогда я должен высчитать скорость распространения волн, их частоту и расстояние, на котором они затухнут. Интересно, смогу ли я вовремя проснуться с готовым решением, чтобы отвратить собственную гибель? - Колосс опять усмехнулся. - В этом, несомненно, есть что-то оригинальное, что-то совсем новое. Ничего себе задача, от решения которой зависит вся моя жизнь! Она всерьез увлекает меня. Да, да, увлекает!
Каменные пальцы, хрустнув, стали сгибаться, приближаясь к Хосе Фелипе.
– Сжалься надо мной, - закричал человечек, едва дыша в каменных объятиях.
– Сжалиться? - пальцы немного ослабили хватку. - Жалость? Что за туманное понятие! Заключена ли в нем имманентно какая-нибудь проблема? - Мыслитель помолчал. - Нет, ничего не вырисовывается. - Опять молчание. - Но я понимаю тебя, козявка. Допустим, я подарю тебе крупицу жалости, тогда, пожалуй, можно будет немного развлечься. Хорошо, я пойду на это. Так и быть, пожалею тебя. Сыграю с тобой в одну маленькую игру.
– Опусти меня на землю! Освободи меня!
– Погоди. Еще не время. Сначала поиграем. - Гранитные шары глядели на него, но взгляд их был пуст, безнадежно пуст. - Игра заключается в следующем: я пощажу тебя, если ты докажешь, что твой ум не уступает моему. Сумей обратить меня снова в камень, и ты получишь свободу. Так что думай, козявка, напряги свои жалкие мозги. Итак, начинаем: ты против силикоида!
– Обратить тебя в камень?
Для Хосе Фелипе эти слова были лишены всякого смысла. Страх все еще не покидал его, но в нем вдруг стала закипать злость, разъедающая страх.
– Да, придумай что-нибудь. Не какую-то пустяковую проблему, решить которую ничего не стоит в промежутке между ударами моего пульса. Мне нужна проблема одних со мной временных масштабов. - Каменная рука чуть наклонилась. - Ну, думай, изобретай, как погрузить меня в каменный сон и спасти себе жизнь.
Хосе Фелипе в отчаянии прижался к каменному пальцу, соскользнул вниз, уцепился, снова соскользнул. Стиснув зубы, тщетно заставлял мозг работать. Он не умел думать, и это ему было известно лучше других. Он был человеком храбрым, при обычных обстоятельствах, разумеется. Но мыслителем не был. Еще никто никогда не хвалил его за оригинальную мысль. Даже кроткий, безобидный брат Бенедиктус, и тот однажды сказал, что Хосе Фелипе так глуп, что ему и жить-то незачем. По-видимому, преподобный отец был прав, ибо конец его близок.
Брат Бенедиктус…
Сказал, что он глуп.
Почему?
Брат…
– Скорее! - Рука еще сильнее наклонилась. - Только безмозглые идиоты так медленно думают!
Съехав на самый край, Хосе Фелипе невероятным усилием воли заставил себя не разжать рук, обхвативших каменный палец. Ноги его уже болтались в воздухе. Мысленным взором увидел он внизу мула величиной с мышь, а рядом исковерканный труп - начало длинной цепи убийств, первое звено адской затеи. Руки у него побелели от напряжения. Только бы не сорваться, только бы…
– Скорее!
Ладонь наклонилась еще.
Вдруг безумная ярость захлестнула все существо Хосе Фелипе, подавив страх, умножив стократ силы. Ловко изогнувшись, он одним махом перебросил тело на. огромный палец, выпрямился во весь рост. Его яркие черные глаза горели от гнева, он потрясал перед каменной физиономией до смешного крошечным кулаком, первый раз открыто глядя в лицо врагу.
Сильным, звенящим от волнения голосом он крикнул, бросая истукану вызов:
– Ответь, кому сказал бог: "Да будет свет!"
– Кому?
И не заботясь о том, было ли это для человека проблемой, каменный монстр принял посылку, почуяв в ней возможность тысячелетней работы мысли. Его огромная длань медленно выпрямилась и стала опускаться. Она опускалась все ниже и ниже, странно подрагивая. В полутора метрах от земли Хосе Фелипе сорвался с нее. Он упал на колени, тяжело поднялся на ноги, пробежал шагов двадцать и потерял сознание. Откуда-то сверху, глухо, как сквозь сон, послышался скрежещущий голос:
– Кому?!
Небесный купол над Чиапасом по-прежнему пылал зноем, когда к Хосе Фелипе вернулось сознание, и он, шатаясь, поднялся на ноги. Мул, целый и невредимый, стоял как обычно на четырех ногах, глядя на него большими печальными глазами. Хосе Фелипе припал щекой к его теплой шее, радуясь присутствию живого существа. Он не хотел смотреть назад. Но взгляд его, как магнитом, притягивало туда, где высился Колосс. Он не выдержал и обернулся. Привычная, знакомая во всех подробностях картина открылась ему: высокий крутой холм с вершиной, одетой лесом, утес причудливых очертаний, разительно похожий на гиганта, погруженного в вековечное размышление.
Какое-то время он ошеломленно смотрел на скалу, чувствуя,.что страх отпускает его. Потом принялся ругать себя на чем свет стоит. Где же твоя хваленая храбрость, о которой известно даже в Вилье-Эрмосе? Горький ты пьяница и больше никто. Протираешь штаны в кабачке. Безмозглый чурбан, такому и жить-то незачем. Сколько было мозгов, и те проквасил вечером в кувшине с текилой. Не удивительно, что наутро упал за плугом и в беспамятстве сражался с ожившей горой.
