Пьер Буль - Планета обезьян. Рассказы
Он много времени посвятил изучению естественных и философских наук. Он интересовался всевозможными исследованиями и знал все последние достижения человеческого разума. Он извлекал из них неожиданные и поразительные доводы, верность и оригинальность которых привлекали внимание избранного круга ученых. Некоторые неверующие знаменитости были даже пленены логикой его мысли и регулярно посещали проповеди. Тонкость его рассуждений не вредила ему в глазах простых людей, так как он умел изложить учение в форме, доступной их пониманию: когда его критический ум анализировал наиболее сложные современные теории, доказывая, что все они ведут к укреплению истинной религии, он обращался к верующей массе; он вызывал в памяти этих людей простые, иногда наивные образы и передавал им пламя своей веры словом доходчивым и волнующим.
Он пользовался всеобщим уважением, и церковные власти видели в нем будущее светило. Несмотря на проявляемую к нему благосклонность, он всегда держался просто, вел скромное существование, и, пока его не призвали на пост, более соответствующий его заслугам, он совершал богослужения в маленькой церкви, где его проповеди привлекали многочисленных слушателей.
В этот день аббат поднялся на кафедру, моля господа даровать ему красноречие, которое трогает души. Появившись на помосте, он несколько мгновений собирался с мыслями, затем осенил себя крестом и начал проповедь.
— Братья мои, — сказал он, — сегодня я хочу рассказать вам о чуде, этом удивительном и необычайном проявлении бесконечного могущества господа, который удостаивает иногда открыть перед нашим грубым сознанием свое присутствие в материальном мире.
Я покажу вам в связи с этим ложность взгляда, распространенного в прошлом веке и пропагандируемого некоторыми еще сегодня, хотя он был отвергнут всеми истинными учеными: я хочу рассказать о так называемом конфликте между религией и наукой, между верой и разумом. Никогда еще не было более глубокого заблуждения, чем это противопоставление одного другому.
Мы, верующие, чувствуем реальность и даже необходимость чуда. Я говорю “реальность”, так как было бы нелепо ставить под сомнение бесчисленные свидетельства о чудесах, исходящие из различнейших источников, — как самые ученые толкования, так и самые наивные заявления. Я осмеливаюсь добавить “необходимость”, так как мы не можем представить себе, чтобы бог в своем милосердии не являл бы нам иногда 8нак, доступный нашему пониманию, преодолевая этим пропасть, разделяющую его совершенство от нашей недостойности.
Но я хочу, братья мои, обратиться сегодня к тем, кто не вполне постиг божью благодать и чей разум требует доводов. Ну что ж! Даже наиболее требовательным из них наука, истинная наука, никогда не находящаяся в противоречии с религией, дает сегодня исключительные основания верить в чудо и бросает ослепительный свет на его глубокий смысл.
Он сделал паузу, опустив взгляд на ближайшие к кафедре ряды. Он увидел там доктора Фэвра, видного ученого, одного из своих товарищей по коллежу. Аббат Монтуар сохранил с ним дружеские отношения, несмотря на то, что доктор был неверующим и не скрывал этого. Они часто вели долгие споры, после которых доктор, уважавший всякие убеждения, отдавал должное мудрости и проницательности священника, не расставаясь, однако, со своим скептицизмом.
Доктор Фэвр пришел, как он это иногда делал, послушать своего друга. Он внимательно слушал. Их взгляды встретились, и аббат Монтуар продолжал, возвысив голос:
— Великие естественные законы! Братья мои, мы знали эпоху, когда люди в своей гордыне думали, что они абсолютно и окончательно возвели в закон некоторые явления, которые поражают наше несовершенное сознание, и хотели видеть в этих механических правилах крайнее выражение всякой реальности. Послушайте, что в прошлом веке сказал Лаплас: “Разум, который в какой-то определенный момент познал бы все силы, движущие природой, и взаимоположение существ, составляющих ее, — если бы даже он был достаточно широк, чтобы подвергнуть эти данные анализу, — охватил бы в единой формуле закон развития как самых крупных тел вселенной, гак и мельчайших атомов; ничто не осталось бы неясным для него, и Будущее предстало бы, как и Прошедшее, перед его взором”.
Вольнодумцы отказывались тогда признать возможность хоть одного исключения из того строгого порядка, который они начинали познавать. Они упивались их новым открытием: “природу” и эти законы, которые должны были бы раскрыть им божественное величие, они считали подвластными самим себе. Тот, кто еще признавал бога, оскорблял его, ограничивая его могущество.
Братья мои, надо было вернуться к смирению, как более соответствующему нашему положению. Наука наиболее материалистическая, та, что обращается все время к фактам и опыту, вынуждена признать сегодня свое бессилие: она не может все понять и все объяснить. Я хочу вам прочесть сейчас отрывок из книги, написанной одним из наших великих физиков: “Рамки, столь жесткие, столь прочные на вид, которые держали науку в течение пятидесяти лет, оказались слишком узкими, чтобы охватить все явления… нужно отказаться, и возможно навсегда, от выдумывания скрытых пружин, которые якобы управляют вселенной… Эти воображаемые механизмы, в сущности несколько ребяческие, все разбиты…”
Вы видите, мы очень далеки от детерминизма Лапласа! Но вернемся к чуду, коим мы занимаемся сегодня. Современная наука была вынуждена признать возможность исключений из законов, считавшихся незыблемыми. Тот, кто глубоко проник в сущность бытия, больше не осмеливается утверждать, что такая-то причина при таких-то обстоятельствах непременно произведет определенный эффект. Они говорят теперь только об очень больших вероятностях. Они заметили, заглянув поглубже, что эти законы по своей сути нисколько не противоречат чудесным проявлениям. Они признали, что нет ничего ни в самом существе воды, ни в законах, управляющих ее молекулами, что мешало бы ее превращению в другую жидкость или препятствовало бы убыванию морских приливов. Явления такого рода хоть и очень невероятны, но возможны.
Поймите же меня, братья. Эта невероятность огромна. Она головокружительна. Я совсем не хочу ее преуменьшать. Наоборот, я столько же настаиваю на “возможности”, доказывающей предвидение и мудрость бога, сколько и на “чрезвычайно исключительном” характере подобных явлений, который заставляет сиять его величие, когда он их вызывает. Несомненно, наш создатель хотел подчинить природу гармоническим законам, и какое-либо отклонение от их ритма требует — мы это чувствуем и знаем — стечения столь необычайных обстоятельств, что оно не может произойти без внешней воли и толчка. Наши математики доказали, что материя, предоставленная одним только силам случайности, имела бы вероятность испытать подобное отклонение лишь на такой период, продолжительность которого нас путает, будучи вне всяких пропорций, предусмотренных для нашей вселенной. Это исключение, соответствующее, однако, сверхчеловеческим масштабам, бог оставил для себя, чтобы иногда демонстрировать его. Это чудо…
