Александр Громов - Крылья черепахи
И что потом? Не станем повторять ошибок Робинзона, просчитаем будущее хотя бы на два шага вперед. Ну, допустим, перебрались мы на коренной берег, а дальше? Та же отрезанность от мира, потопленные корпуса санатория, плачущий сыростью кирпич стен, толпы жалующихся и ни черта не делающих назойливых больных, окончательно остервеневший и без того задерганный персонал, болотные сапоги (а где их взять?) для похода в столовку, скорее всего тоже подтопленную и нерабочую, сухие пайки, скученность, сорванные нервы и по полтора человека на одну койку. Если это еще не так, то скоро так и будет, можно не сомневаться. Нам это надо?
Теоретически можно построить очень большой плот, такой, чтобы поднял всех десятерых плюс багаж, и сплавиться на нем по реке до ближайшего населенного пункта, не отрезанного от цивилизации наводнением. Очень хорошо. Работы дня на два, на три. Деревьев на острове хватит. Но… (Опять эти «но»!) Но, во-первых, умная географичка наверняка скажет (и будет права), что этак мы еще сильнее удалимся от водораздела и приблизимся к местам, гарантированно затопляемым каждую весну, а. во-вторых, если завтра-послезавтра вода начнет спадать и все вернется на круги своя, нас не похвалят за облысение острова, считающегося живописным. Платить штраф лесничеству мне что-то не хочется. И я не знаю, кому этого хотелось бы, – не встречал таких оригиналов. Значит, остается ждать?
Видимо, так. Позади скрипнула дверь, на крыльцо вышла Инночка, непричесанная и неподмазанная. Вид у нее был несчастный.
– Никого?
– Сегодня могут прилететь, – посулил я. – Туман вроде редеет.
Действительно, над головой временами проступало желтоватое размытое пятно солнца, диффундирующее сквозь белесую муть.
А ведь и вправду могут прилететь.
– Я спрашиваю: на том берегу никого не было?
– А кого вам надо? – ответил я не очень любезно. Она поежилась, передернулась и подняла воротник куртки.
– Да так… Сыро, блин. Скучно…
У меня мелькнуло подозрение, что в качестве следующего объекта развлечения она волей-неволей выбрала меня. На безрыбье.
Нет уж. Очень тронут, но лучше не надо. Не хочу.
– Спасибо за кашу, – сказал д. – Вкусная.
– Дерьмо, – безжалостно оценила Инночка свою стряпню. – А вы чего в дом не идете? Беспонтово тут…
– А если о нас вспомнят? – не очень уверенно предположил я. – Начнут кричать – мы в доме не услышим.
– А-а… – сказала Инночка. – Тогда я тут поторчу, все равно делать нечего.
– Понял, – сказал я. – Пост едал.
– Пост приняла.
Феликс сделал мне выговор за незаправленную постель. По-моему, в ортопеде просыпался армейский прапорщик или, на худой конец, старший сержант. Хотя, если подумать, у заведующего больничным отделением очень похожая должность. Наверное, он расслабился только на санаторном лечении, а теперь вновь почуял привычную струю.
Огрызаться я не стал, но и постель не заправил: на моей кровати, кое-как прикрытой смятым покрывалом, сидел Матвеич и потрошил щуку над журнальным столиком. Покрывало, столик и мокрый ковер вокруг него были засыпаны чешуей. Остальные робинзоны чинно и мирно, как в былые времена, занимали вторую кровать, диван и кресло. Потрескивал огонь в камине. В дымоходе подвывало. Телевизор тоже работал – местный канал крутил старый добрый фильм «Кин-Дза-Дза», и зрители, даром что за стенкой сидел труп, демонстрировали нормальную реакцию: прыскали, хмыкали и хихикали. Кроме Викентия, беспрестанно говорящего «ку»– и заливисто хохочущего, да еще необъятного Лени, который Е булькал, клокотал и почему-то делал вид, что не может запомнить слово «эцилоп», – у него получалось то «оцелот», то «эйн циклоп», а когда он выдал на-гора и вовсе диковинный вариант – «яйцежлоб», – я не выдержал и с каменным лицом поднялся наверх.
Все. Хватит с меня. Помимо раздражения, я чувствовал сильнейшее искушение поймать кого-нибудь и медленно, не торопясь, свернуть мерзавцу шею. Именно мерзавцу, каковы тут все. Подрядились действовать мне на нервы. Вот мерзавцы и мерзавки выползают из-под лавки…
Если ты не солдат в окопе, то, как правило, лучше удрать, чем давать себе волю, сколь бы силен ни был твой гнев. Посиди в одиночестве, и все пройдет. А сесть было где: пусть из моего номера вынесли кровать (я же и вынес), но стул пока еще оставался на месте, да и стол тоже.
Я захлопнул за собой дверь и, естественно, сразу поежился. Если бы привилегированный корпус был каменным, в нетопленой комнате («в покоях», вспомнил я и озлился) царил бы не только холод, но и настоящая стылая промозглость подземных тюрем святой инквизиции. Нет, жить в дереве намного лучше, чем в камне, и дураки те, кто переселяется в деревянный футляр только после смерти. Ну и что же, что дерево хорошо горит? Загорелся дом – сигай в окошко и радуйся, что деревянных небоскребов пока еще не придумано. А о термитах, грызущих постройки из дерева, пусть болят курчавые головы африканских негров.
Слой пыли указывал место, где недавно стояла кровать.
Тарелка, мелкая и непригодная для супа, но годная как пепельница, исчезла. Сумка, ограбленная мною в общую пользу, распахнув обширный зев, просила есть. Я пнул ее ногой, затем, подумав, раскрыл и подключил ноутбук. Раз нет хозработ, а вся водка конфискована коллективом в медицинских целях, займемся Гордеем Михеевым.
Компьютер загрузился с четвертой попытки – я его знаю, это нежное корейское изделие не любит холода и боится всего, начиная от скачков напряжения в сети и кончая сглазом. Ничего, сейчас прогреется, раздухарится и вообразит, что он в родном Сеуле…
Тэ-эк, на чем мы остановились? Ага… Вертолет и пруд.
Животрепещущая тема, между прочим. Если не считать того, что поблизости от нас никто пока не выбрасывает людей из вертолетов в мелкие водоемы.
Машинально я глянул в окно. Левый, низкий берег реки едва проступал в тумане, вернее, проступал березняк, когда-то обозначавший берег, а теперь стоящий в воде, как какие-нибудь мангры, прости Господи. Как широко разлилась Радожка, я, понятное дело, не увидел, но воображению рисовались километры и километры затопленных лесов, полей, дорог и деревень.
Воображению рисовался также слабоумный медведь, выбравший место для берлоги на низком берегу и основательно. подмокший, если не затонувший.
Я сразу почувствовал, что работать сегодня не смогу, а смогу в лучшем случае заняться правкой уже написанного. Противное это дело и чисто механическое, вроде пилки дров, а главное, редактор справится с ним ничуть не хуже меня. Ну разобьет сложносочиненные предложения на простые – мол, текст от этого станет более «пружинистым», будто он рессора. какая, ну исказит десяток-другой фраз до противоположного смысла – так, может, оно и лучше будет. Зато уничтожит перлы типа «визгливый музыкально-переливчатый визг», «раненые и убитые жалобно стонали», «он поднял глаза с пола» или «наповал отстреленное ухо».
