Леон Юрис - Хаджи
- Ну, может быть это и не совсем так, - ответила она.
Урсула села, открыла ящик столика у кровати, вынула маленькую украшенную дра-гоценностями коробочку, открыла ее, достала палочку гашиша и затолкала немножко в трубку.
Ага! Теперь, когда я ослабел, она даст мне гашиш, вымоченный в яде.
Прежде чем тревога овладела им, он увидел, как она зажгла трубку и сделала глубо-кую, жадную затяжку, а потом предложила трубку ему. Он улыбнулся, почти откровенно, собственной глупости. Когда он зажег трубку для второй затяжки, ее рука отвела ее.
- Он очень крепок, - предупредила она.
- Да, - сказал он, испытывая удовольствие, - да.
Комната поплыла, и аромат ладана стал застилать его сознание. Вокруг все стало ат-ласным. Прикосновение Урсулы стало казаться невероятным. Он никогда не знал такой изысканности. Она облизала его всего. Находившееся у него между ног, что он уже считал мертвым, начало оживать снова.
- Не двигайся, не хватай меня, - наставляла она. - Прими.
- Я постараюсь, но ты сводишь меня с ума.
- Постарайся. Ты хороший.
- Постараюсь, - повторил он.
В полумраке она обмыла себя перед ним ароматным маслом, потом обмыла его. Скользнув на него, она снова призвала его к спокойствию. Он позволил завладеть собой. Урсула взяла инициативу и любила, любила, любила его, пока он мог сдерживать вулкан внутри себя. На этот раз она слилась с ним в восторге, заставляя его покоряться ей на крошечных остановках, пока вулкан не мог уже больше извергаться и самое блаженное из всех изнеможений не завладело им.
- Урсула, - прошептал он позже.
- Да?
- Зачем он привез меня сюда?
- Я не должна говорить.
- Ну, пожалуйста.
- Завтра ты встретишься с Каукджи и Абдулом Кадаром Хуссейни.
Ибрагим сел, туман мигом рассеялся.
- Но они мои кровные враги! Они и Кабиру кровные враги!
Хаджи Ибрагим бормотал в тревоге. Урсула снова вложила трубку ему в рот и за-жгла ее. Он глубоко затянулся и упал на подушки, и она была рядом с ним.
- Начну беспокоиться завтра, - сказал он.
Глава пятая
Ночь повстречалась с днем, и завывающий голос муэдзина пронзил воздух, призывая благоверных к молитве. Как и каждый день, хаджи Ибрагим автоматически проснулся. Он медленно открыл глаза. Он был очень слаб. Дамаск! Кабир-эфенди! Он сел, и в голове его стучало после ночи гашиша, вина и любви.
Он быстро оглянулся по сторонам. Она ушла, но он еще мог ощущать ее запах, и по-душка была смята после ее сна. Он глубоко вздохнул, вспоминая, и улыбнулся, бормоча о пережитом, снова улыбнулся и отбросил простыню. Наверно, этого вовсе не было, поду-мал он. Даже если это был сон, он стоил того, чтобы его видеть.
Хаджи Ибрагим развернул свой молитвенный коврик, положил его в сторону Мекки и сделал поклон.
"Во имя Аллаха, всемилостивейшего, участливого.
Хвала Аллаху, повелителю миров,
Всемилостивейшему, участливому.
Владыке Судного Дня.
Тебе мы служим, и к Тебе взываем о помощи;
Веди нас прямой дорогой,
Дорогой тех, на кого Ты возложил благо,
Не тех, на кого пал гнев, или кто сбился с пути".
Совершив молитву, он осторожно поднялся: болело во многих местах.
- Я приготовила ванну, - сказал сзади женский голос. Обернувшись, он увидел в дверях Урсулу, и его сердце забилось. - Я велела подать завтрак на веранду. Твоя встреча будет позже.
Она помогла ему спуститься на три ступеньки в большое мраморное углубление с ванной. Они сели в теплую пену по шею. Она ласково терла его губкой.
- Гадкий старик, - сказала она, - пять раз. Последние были так хороши. Ты чудес-ный ученик.
Их разговор на веранде был отрывочным. Она говорила о Берлине и воздушных тре-вогах... ужасные артиллерийские обстрелы... ужас вступления в город русских... юная де-вушка, прячущаяся в булыжнике... изнасилование... голод и лишения... побег... Бейрут... блондинки, им нравятся блондинки...
- Война, - проскрежетал он, - я не люблю эту войну. Должно быть по-другому.
- У тебя здесь тревожно на душе, не так ли? - сказала она.
- Да, думаю, так. Фавзи Кабир послал за мной не для того, чтобы вознаградить меня как доброго мусульманина.
- Не знаю, смогу ли я вернуться к тебе на ночь, - сказала она, - но могу остаться с тобой до вашей встречи.
- В этом нет надобности, - ответил хаджи Ибрагим, - мне надо поразмыслить. И ведь у меня было видение рая, спасибо тебе. Я был бы последним дураком, если бы счи-тал, что могу вернуться к моменту совершенства. Я не хочу испытывать судьбу. Что-нибудь ночью пойдет не так и испортит мне память об этом. Ты понимаешь меня?
- Ты хороший человек, Ибрагим. И умный тоже. В конце концов, я ведь, в самом де-ле, всего лишь проститутка.
- Аллах многое мне давал, и разными способами. Я думаю, Он послал мне тебя как большую награду. Не брани себя. Женщина, позволившая мужчине заглянуть в рай, - хо-рошая женщина.
- Кажется, я никогда еще не краснела с тех пор, как была маленькой девочкой, - ска-зала Урсула.
- Я не хочу, чтобы ты совсем уходила, - сказал он. - Я узнал кое-что важное. Очень трудно научить меня чему-нибудь. Никто из моих людей не может даже помыслить о том, чтобы чему-нибудь меня научить. Это я, Ибрагим, должен принимать решения за всякого другого, и я один из сотни людей приму на себя ответственность. У меня есть сын, Ишма-ель. Он моя единственная надежда, но он еще очень молод. Он храбр и хитер, так что мо-жет стать вожаком. И умен тоже. Он уже знает, как вертеть мною. Ишмаель читает мне, так что я могу знать. Но в конце концов я должен все решения принимать согласно Сунне, согласно обычаю. Живя по обычаям, не приобретешь много знаний. Знание сталкивается с обычаями. Я следовал Корану по суре и стиху. Для этого нужно отказаться от любозна-тельности. Прости меня, Урсула, я говорю бессвязно.
- Пожалуйста, продолжай.
- Надо сказать, что кое-что я узнал прошлой ночью. Друг годами пытался что-то мне сказать, чтобы открыть мой ум и душу. Коран велит мне не делать этого, а только прини-мать все в жизни как судьбу и волю Аллаха. Прошлой ночью я протянул руку. Ты подари-ла мне первый верный взгляд в этот пугающий мир, который евреи принесли в Палестину. Я принял милосердие и сочувствие от женщины. Я знаю теперь мою первую женщину и признаю, что она... что ты... о многом знает больше меня. Ты понимаешь, что значит для хаджи Ибрагима, мухтара Табы, принять это от женщины?
- Я знаю арабских мужчин, - сказала Урсула, и в ее голосе проскользнул оттенок ус-талости.
- Знаешь ли ты, что это значит? - повторил он. - Внезапно открыть дверь в запрет-ную комнату? Я боролся с человеком, который, наверно, мой лучший и может быть един-ственный друг. О, друзья у меня есть, много друзей. Но тот, кому я доверяю... Я не верю даже своему сыну, Ишмаелю. - В его голосе появилась боль. - А тот человек - еврей. Ви-дишь, я даже разговариваю с женщиной о своих личных мыслях.
