Райдо Витич - Игры с призраком. Кон третий.
— Да что с тобой?!
Она приоткрыла глаза, а они чернее ночи. У Кирилла сердце замерло — Анжина?! Нет, ерунда, клон опять решился поиграть.
— Что ты творишь? — прошептал испугавшись. — Перестань играть, прошу тебя.
Она попыталась дотянуться до лица Шерби и что-то сказать, но лишь застонала.
— Прекрати! — это было невыносимо. Кирилл встряхнул ее опять, и закричал. — Не играй со мной! Мне больно, слышишь?! Ты кукла, знаешь, что такое боль?! Ты понимаешь, что творишь?! Зачем?! Анжина?!
Но она не слышала. Губы шевелились, будто она что-то говорила, но не звука с них не срывалось. Глаза черны и бездонны и в них безумие.
Кирилл подхватил ее на руки, унес в спальню и закрутился, пытаясь сообразить какое лекарство дать и где оно лежит. Но в голове как назло тишина и проблеска воспоминаний нет: глаза черные стоят перед ним и все тут. От них не то, что мрак в голове — в душе холод от ужаса. Шерби силился понять, что происходит и убедить себя, что клон решил его достать. Так проще, так спокойней — знать, что все это всего лишь игра бездушной машины. Но если только допустить мысль, если на миг представить, что не клон, а настоящая Анжина мучается от боли, то можно сойти с ума. Он почти что ненормальным себя и чувствовал. Руки тряслись, выискивая в ящике таблетки, в голове билось: мизидин. Те самые таблетки, что помогали Анжине при болях в сердце много лет назад. Но сердце у клона не болит, не может, и черные глаза… Клон? Анжина? Сердце.
И выронил ящик, сообразив, что мизидина быть у него не может. Рванул к Косте и ни слова не говоря, распахнул шкаф с лекарствами, моля чтобы нужное оказалось на месте. Коста и молоденькая медсестра с удивлением уставились на него, но и слова сказать не успели — Шерби нашел нужное и помчался обратно.
Запихнул в рот женщине две таблетки и прижал ее к себе:
— Сейчас все пройдет, пройдет.
Кого успокаивал — не соображал. Ему было страшно до ужаса, что не успел, не удержал душу в этом уже безвольном теле и молил в потолок, обращаясь к кому-то далекому от земли, только чтобы не видеть синие губы на белом лице и пустые черные глаза: если ты есть, куда ты смотришь? Что же ты делаешь? Почему она? Почему ей? Что же ты натворил?…
В эти минуты мужчина искренне ненавидел не то что, Паула — Ричарда, не только людей — саму жизнь, что так жестока к тем, кто заслуживает ее больше всех.
Глава 18
— Ты как? Все хорошо? — мягкий знакомый голос. Не страшный, почти родной. Анжина не видела того, кому он принадлежит — человек был там, в темноте, прятался от нее, но не со зла, она точно знала. Она сидела и смотрела туда, где он должен быть и силилась ему улыбнуться.
Кирилл поморщился, видя странное отрешенно-наивное выражение лица, открытые, но пустые как у ребенка глаза. Играет? В кого на этот раз? А главное зачем?
— Анжина? — убрал волосы с лица и все вглядывался в него, пытаясь понять, отчего она смотрит в одну точку, клон ли или все же Анжина?
— Кирилл? — удивилась и улыбнулась обрадовано, будто век его не видела.
— Ты… в порядке? — смутился, затылок погладил не понимая, чему она так рада и отчего напоминает ему дитя неразумное.
— Да. А что? — улыбка светлая, лицо спокойно, но что-то не так. Взгляд.
— Завтракать пойдем?
— Да.
— Ничего не болит?
— Нет, — головой мотнула.
— Точно? — что-то беспокоило его, но что — понять не мог. Не такая Анжина, как всегда, а в чем другая — не определишь.
— Точно. Все хорошо, ты не беспокойся. Накрывай на стол, а я пока в порядок себя приведу, в душ загляну.
Кирилл внимательно посмотрел на нее и ушел.
Как только его шаги стихли, с лица Анжины сползла улыбка. Женщина уткнулась лбом в колени, закрыв ладонями глаза. Что так, что этак — они не видят. Что дальше?
Ричард? Эта тема закрыта: не нужна была здоровой, тем более не нужна больной. Слепая она станет предметом постоянной травли, это ясно, ведь и зрячую травили. «Калека» — повод? Видимо. Как страшно. И что теперь делать? Как выбраться самой и защитить Кирилла?
Дети? Даже хорошо, что они не увидят мать такой, не узнают, что родители расстались, не видят того, что творится во дворце. Как хорошо, что они у Вирджила и ужас происходящего их не касается. Остается надеться, что отец пощадит их и выдаст версию удобоваримую для детской психики, придумает что-нибудь лояльное, объясняя исчезновение матери из их жизни.
А ей что делать? Исчезнуть бы туда, где кони мчат наперегонки с тучей. Но где это?
Нужно искать. А как найдет — уходить.
Кирилл? Ему отписана Энта и нравится Ричарду — не нравится, но Шерби ее законный хозяин. Это дело его и по нему — хранить другой мир, в котором зло и горе не ужасают своими масштабами, и честь жива, добро и милосердие ценится, не порицается искренность, забота.
Она бы тоже отправилась туда, но нельзя, зная Кирилла. Он и там будет заботится о ней, положит жизнь на это. Нет, лучше умереть для всех, исчезнуть, испарится, но не тянуть вниз хлопотами о себе.
Анжина встала — нужно учиться жить слепой и, не смотря на это остаться самостоятельно, способной постоять и за себя и за других. Нельзя сдаваться и раскисать, иначе точно — смерть. А это слишком просто. Она еще может что-то. Нет зрения? Есть голова и руки — на мелочь, но сгодиться.
Для кого, для чего?…
Самое трудное, первый шаг, первый раз пройти по памяти до ванной. Расположение комнат и предметов мебели в них Анжина помнила и сейчас пыталась сориентироваться. Получилось неплохо: лбом на угол не налетела, кресло не сбила и в дверь не врезалась. И заставила себя порадоваться, улыбнуться мраку — пусть его. Не повод сдаваться, правда, а то, что страшно и горько, и не улыбаться, а выть — ерунда. Тоска и страх способны лишь убивать, а не помогать. Нельзя им отдаваться, как не хотелось бы.
Анжина нащупала кран, умылась, стараясь думать о чем-нибудь простом, чтобы не кормить свои эмоции, не отдаться им на милость. Сейчас ей это не по карману. Пошла в столовую, сдерживая внутреннюю дрожь: а если ошибется на шаг, на мион? Кирилл заметит, а ему не надо знать, что с ней. Хватит другу переживаний, не стоит волновать лишний раз. Сыграть бы еще зрячую так, чтобы он поверил.
Ей не хотелось завтракать — забиться в угол, закрыться и забыться, перенестись обратно в то утро, в котором ветер играет занавеской…
Но смысл душу бередить и думать о том, чего уже не будет?
Она сильная, она переживет, свыкнется… Какая глупость! Как можно свыкнутся со слепотой, своей ненужностью, беспомощностью, с тем, что ты отвергнута и брошена любимым, с презрением его и тем, что ты калека, урод никчемный?
